Механические птицы не поют (СИ)

Он ворочался почти полчаса, тщетно пытаясь забыться. Не хватало воздуха, даже из раскрытого окна, а душа, расцарапанная чужими словами, стонала и искала утешения.

В конце концов он не выдержал. Саквояж Эльстер, как и обещала, забрала и заперла в своей спальне, но оставила на прикроватной тумбочке все лекарства и стакан воды. Трясущимися руками он отмерил пятнадцать капель снотворного — осталось всего полфлакона — и провалился в сон, едва успев вернуть стакан на место.

Наконец-то в его сне была только пустая чернота. Он чувствовал ее неспящей, сжатой судорогой тревоги частью сознания, которая никак не могла расслабиться. И был счастлив — вот он, сон, не терзающий кошмарами, словно вода в чистом ночном озере. Может быть, эту жажду он и чувствовал? Хотелось не крови, не чужой боли, а пустоты?

Она текла по истерзанному сердцу, наполняла сознание, растворяла боль и усталость.

Пружина медленно разжималась. Сознание окончательно покидало его, и вот уже скоро он целиком упадет в этот сон, а когда проснется — наконец почувствует себя отдохнувшим. И обязательно придумает, что им с Эльстер делать дальше.

Кто-то опустил ладонь ему на плечо, и Уолтер с трудом сдержался, чтобы не застонать. Кто-то нарушал его единение с собой, прогонял целительный сон, заменяя его беспощадной реальностью.

«Это Эльстер. Не нужно просыпаться», — с отчаянием шепнул малодушный внутренний голос.

Голос, раздавшийся следом, словно облил его жгучей ледяной дрянью, смахнув остатки сна.

— Просыпайтесь, герр Говард. Вставайте.

Он открыл глаза, не в силах поверить в то, что только что услышал. Дернулся к тумбе, но вспомнил, что револьвер отдал Эльстер, побоявшись оставить у себя.

Эльстер, которая совершенно не умела стрелять.

Унфелих стоял у его кровати, наклонив голову к плечу и его светло-голубые глаза за помутневшими стеклами очков казались белыми в полумраке.

— Вы…

— Я же говорил, что найду вас. Неужели вы действительно надеялись уйти?

Он чувствовал, как ужас медленно застегивает ледяные кандалы на запястьях и затягивает удавку на шее. Нужно было что-то говорить. Делать. Броситься на него, попытаться убить — но он не мог.

Может быть, потому что понимал, что раз Унфелих стоит здесь — в соседнюю спальню он уже зашел.

— Где она? — просипел он, зачем-то вставляя в брюки ремень. Он спал не раздеваясь, на случай, если придется бежать.

Не пришлось.

— В соседней комнате, очевидно. Где я ее оставил, — ответил он, и на его лице не отразилось ни единой эмоции.

— Жива? — только и смог спросить Уолтер.

— Не знаю, — пожал плечами Унфелих, отходя в сторону.

Он бросился в коридор.

Дверь спальни Эльстер не была выломана — аккуратно приоткрыта и в темноту коридора лился желтоватый свет прикроватной лампы.

«Нет-нет-нет», — бестолково бились в сознании бесполезные слова.

Она лежала поперек кровати, вытянув руку к двери, не успев даже сбросить одеяло, насквозь пропитавшееся красным. В широко раскрытых глазах застыл ужас.

Даже в смерти они оставались золотыми — совсем не как в прошлых его кошмарах.

И эта деталь, собственный ужас от произошедшего и тяжелый запах крови, мешающийся с морским ветром, врывавшимся в окно, окончательно убедили его в реальности происходящего.

Абсурдной, жестокой и несправедливой. Такой, какой реальность всегда и была.

Он подошел к кровати, опустился рядом на колени, все еще не в силах поверить в то, что видит.

— Эльстер?.. — тихо позвал он, сжимая ее руку.

Она была теплой, и в первую секунду надежда, глупая, но яркая и болезненная наполнила его душу, словно взрыв. Но ее тут же сменило отчаяние — проклятые протезы имитировали тепло человеческой кожи. Протез не знал, что хозяйка умерла, продолжая нагревать имитацию.

Уродливая рана чернела на ее спине.

«Шрам получится некрасивый, она расстроится», — мелькнула глупая мысль.

Не будет никакого шрама.

Кровь еще вытекала редкими толчками, будто в такт слабому дыханию.

— Девочка… — с отчаянием прошептал он, касаясь ее лица.

Он не стал подхватывать ее на руки, как это делали герои глупых романтических книг, которые он читал в прошлой жизни — понимал, что сделает больно. Только гладил мягкие, мокрые волосы и чувствовал, как его собственная жизнь вытекает вместе с ее кровью.

Посеревшие губы шевельнулись, будто она пыталась что-то сказать. Ужас пропал из ее глаз, осталась только обреченная тоска и слезы — редкие, никак не проливающиеся и словно тоже причиняющие страдания.

Зажглось неуместное воспоминание — зачеркнутые строчки в дневнике Джека. «Простите меня».

Он подавился словами «прости меня», они вдруг показались ему отвратительными, до тошноты эгоистичными, а поступок малодушным — просить у умирающей прощения, облегчать собственную участь вместо ее.

Губы снова беззвучно шевельнулись. Он прочел два слова — собственное имя и «больно».

Унфелих был где-то рядом. Уолтер чувствовал его присутствие, но не оборачивался.