Механический хэппи-лэнд

Мама, будучи женщиной, на которую, как надеялся папа, его дочери когда-нибудь станут похожи, промолчала.

По-прежнему не проронив ни слова, мама встала, улыбаясь, подошла к папе и поцеловала его в щеку. Затем оба бесшумно, не произнося ни слова в притихшем доме, они прошагали по коридорам и комнатам, чтобы подготовиться к позднему походу в кино.

«Сатурдей ивнинг пост»,

24 мая 1952

Именная пуля

Пули срубали деревца, выкашивали кустарник, дробили камень, перемалывали почву в пыль и сбивали с цветов лепестки. Потом на какое-то время пули ничего не поражали, а шелестели над землей, выискивая человеков. Без пуль день стал погожим и ослепительно-ярким, холмы зеленели, как мята, и радовали глаз.

Я обвел взглядом поле боя. Гомес, рядом со мной, выглянул и тут же юркнул в нашу с ним стрелковую ячейку.

– Дружище, – посоветовал он мне. – Нельзя же вставать в полный рост.

– Что на роду написано, то и будет, – ответил я медленно, потягивая носом воздух. – Надо будет, пуля с твоим именем и за угол свернет. Что толку прятаться.

– Помяни трех святых! – Гомес хлопнул себя по лбу. – Ты же не прогуливаешься под проливным дождем?

Я улыбнулся:

– Все знают, чем быстрее бежишь, тем больше дождинок в тебя попадает.

– Величайшее заблуждение. – Гомес закурил, чтобы успокоиться. – Бегом ты доберешься до дому, где сухо, и сбросишь мокрую одежду, пока остальные рохли бултыхаются!

– Этот вопрос стар как мир. Люди годами о нем спорят, – ответил я. – Если дождь застал тебя врасплох, то как быть: бежать или идти? Помнится, какая-то фирма, выпускающая плащи, провела эксперимент. Двое парней. Тот, кто пустился вскачь, как лошадь, промок ровно настолько же, насколько тот, который шел прогулочным шагом. И даже больше.

– Да, – мечтательно сказал Гомес, – но, согласно моей философии, если бежишь, тебе кажется, что ты не такой мокрый. Хочешь, назови это душевным подъемом.

Он смерил меня любопытствующим взглядом.

– И ты, бедолага, даже не знаешь, как уцелеть на войне.

Пули расщепили пару-тройку веток над нами. Фонтанчики пыли взвились из земли в тридцати ярдах слева от нас. Я величественно возвышался, демонстрируя свою невозмутимость.

– Если мой час пробил, я сгину.

– Это – философия безумца, – сказал Гомес смущенно и опечаленно. Посматривая искоса, он с нескрываемой тревогой обращал свои слова к небесам, к ладоням и сигарете.

– Этому незаурядному малому кажется, будто Бог записывает наши имена в большую книгу, и, когда наступает пора, где бы ты ни находился, являются люди с плетеной корзиной, чтобы тебя унести.

– Таково мое убеждение, – спокойно сказал я.

Гомес тронул меня за колено:

– Скажу тебе как можно вежливее: у тебя склад ума неисправимо безрадостного баптиста.

Он закрыл глаза, чтобы не смотреть на меня.

– Послушай, до меня доносится нежный голосок твоей матушки, которая тебе говорит: «Джо, сынок, что на роду написано, тому и быть». Ты возражаешь: «Но, мамочка, если я верну билет на самолет и самолет разобьется?» А она в ответ: «Значит, сынок, твой час еще не пробил». Ты восклицаешь: «А что, если бы я сел на этот роковой рейс?» И она терпеливо улыбается твоему милому невежеству: «Значит, твой час пробил, сыночек».

Гомес громко выдохнул:

– Видишь? С такой мамочкой ты ни в том, ни в другом случае не можешь выиграть.

Я нехотя усмехнулся. Рядовой Гомес говорил, как моя родня.

– Чертовщина, – запротестовал я.

– Вот, – обвинил меня Гомес, – ты настаиваешь, повторяя ее философию, в которую, как я полагаю, ты даже не веришь.

– Гомес, я не боюсь, ибо если мой великий час настал, так, значит, он настал! Ты восклицаешь и подставляешь грудь. Слышишь! Пули пролетают над головой. Пули с начертанными именами. А как имена оказались на пуле? Безумцы вроде тебя их написали, пытаясь прочитать визитную карточку на каждой пролетающей пуле. А потом, клянусь всеми святыми в календаре, ты удивляешься, когда тебя подстрелили. С тобой сыграли злую шутку, когда одна из пуль в тебя попала. Послушай! Слышишь? Пули шепчут имена. Так что же, мне отзываться на эту треклятую перекличку? Еще чего! Дай мне заглушку для ушей. Я сижу и курю. Весь мир утыкан указательными столбами Гомеса. Когда я вижу такой столбик, я втягиваю голову в плечи. Я осторожно ступаю в скользких ваннах. Я меняю пробки тщательно высушенными руками. Мой символ – безопасная бритва. Только для меня одного все девицы на вечеринке заполняют медицинскую анкету.

– Потрясающий образ жизни! – вскричал я. – Увертывайся, уворачивайся, увиливай, не высовывайся, ползай, носи беруши и перчатки. Но когда-нибудь особая пуля, особенное такси или скользкая ванна с твоим именем, выведенным большими красными буквами, все-таки тебя настигнет.

Гомес уже собирался протестовать, как вселенная взорвалась. Все заорали, завопили, забегали. Повсюду пули. Разрывы бомб. Красное пламя. Белые вспышки. Свист. Рывок. Бросок вперед. Кто быстрее!

Я услышал, как кто-то гаркнул:

– В атаку!