Механический ученик

— Ну так и поживи, мой друг, покуда на ней, а там поглядим, — сказал Андрей Иванович. — О содержании своём можешь и не заботиться. Кушай у меня, а лошадей с обозом продай, только одну оставь, на которой будешь ездить. Да и той можешь брать корм с моей конюшки. Книги покупай за счёт канцелярии.

Андрею Ивановичу хотелось быть как можно великодушней.

— Может быть, у тебя есть какая-нибудь просьба? Я нынче при дворе во многом могу помочь. Говори, не стесняйся.

Иван задумался. Дерзкая мысль пришла ему в голову. Он решительно наклонился к Порошину.

— Андрей Иванович! — заговорил он. — Христом богом молю, вечным рабом буду. Помогите освободить Стёпку Клинка. Он уже какой год сидит в подземелье Невьянской башни у господина Демидова. Замолвите словечко, выпустите человека на волю.

Порошин ласково поглядел на него.

— Эх, Ванюша, — сказал он. — Добрая ты душа. Всё как прежде: для себя — ничего, только для других. Ну что я тебе скажу? Демидов вскорости будет в Петербурге. Ты мне своё дело изложи на бумаге, а я походатайствую, авось что-нибудь да выйдет. А теперь ступай.

Иван уже был в дверях, когда Порошин снова окликнул его.

— Да, Ваня, — сказал он ему вслед, — ты об огненной машине-то думай, книги купи, со Шлаттером посоветуйся. Вернёшься в Барнаул — начнёшь работать.

НА ПРИСТАНИ

Время бежало незаметно. Оно проносилось мимо, теряясь в строчках канцелярских отчётов, рапортов, инструкций. Ползунов сплавлял руду с Кабановской и Красноярской пристаней, сносил старые амбары, ставил новые, подгонял ленивых и нерачительных, ведал амуницией и провиантом. Занимался всем, кроме самого главного — огненной машины.

Апрельским вечером он сидел у окна казённой избы на Красноярской пристани, рассеянно проглядывая полученную инструкцию. Инструкция была длинной.

Канцелярия приказывала принять присланных с Бийской крепости военных служителей и распределить их по судам. Потом погрузить в эти суда свинцовую руду и сплавить весь караван на Барнаульский завод. Всё это предписывалось делать с «крайним старанием».

Ползунов отложил инструкцию и с тоской поглядел в окно. Потом повернулся к капралу, стоявшему в дверях избы.

— Завтра всех людей — на погрузку, — приказал он. — Сперва погрузите свинцовую руду, а если останется место, то и серебряную. Солдатам и казакам будут платить по три копейки в день, а урядникам и капралам за надзор — по полторы копейки. Понял?

— Так точно, ваше благородие! Все сделаем. На ленивых да грубых палок не пожалеем. Будем работать без отдыха в праздники и воскресенья, согласно приказу.

Капрал вышел из избы, а Ползунов так и остался сидеть без движения, уставясь в окно.

Смеркалось. Надо бы зажечь свечу и посидеть над книгами и чертежами, поломать голову над расчётом огненной машины. Но он не мог даже подняться. Тупая работа на пристани, споры, кляузы, наказания выматывали все силы.

Отдыха не было даже дома.

Он вернулся из Петербурга не один. Вместе с ним в Барнаул, в его дом, приехала из Москвы солдатская вдова Поленька Поваляева.

— Познакомься, матушка, — сказал он тогда, вводя Поленьку в избу, — моя невеста, Поленька.

Мать поглядела на неё и, ничего не сказав, ушла к себе. С первого взгляда невзлюбила она свою будущую невестку. Поленька сперва старалась и так и сяк угодить свекрови, но Дарья Абрамовна даже головы не поворачивала в её сторону. Что Поленька ни сделает — всё не так! И щи у неё кислые, и пол плохо подметён, и на скатерти пятно.

— И одевается она не по-нашему, — ворчала Дарья Абрамовна, когда оставалась наедине с сыном. — Всё ходит в своём, в московском. Ишь расфрантилась — нашим, уральским, видать, брезгует. А ты тоже хорош! Мало тебе вокруг барнаульских девок? Верно Семён Черемисинов говорит: при твоём уме да чине ты, Ваня, кого угодно выбрать мог. Хоть купчиху, хоть приказчикову дочку.

— Ты больше с Семёном разговаривай! — в сердцах крикнул Иван. — Он тебя научит!

— Вот ты невзлюбил Семёна, — отвечала Дарья Абрамовна. — Чем он тебе плох? Поди, не глупее тебя будет! Вон какой дом построил!

— При чём здесь дом?

— А при том. Он о своей семье печётся. Хочет, чтобы они не хуже людей жили.

Иван тяжело вздохнул.

— Послушай, мама, — мягко заговорил он. — Что значит — не хуже? Ежели ты толкуешь о деньгах, то их всё равно всегда мало, а ежели про заботы да дела, то это совсем другое дело.

— Не знаю я ничего, — отвечала Дарья Абрамовна, — но только на женитьбу своего родительского благословения я тебе не дам!

Не было счастья, да несчастье помогло. На Красноярской пристани случился пожар. Сгорела казённая изба. Дело было вот в чём.

Иван ещё в Петербурге задумал сделать модель огненной машины Ньюкомена. Но времени на работу не оставалось: приходилось дневать и ночевать на пристани. Тогда он приказал двум крестьянам поставить в казённой избе глиняный горн, чтобы отливать в нём детали будущей модели.

Горн поставили. В тот же вечер его принялись сушить. Тут-то и случился пожар.