Механический ученик

— Чего не знаю, того не знаю. Наверное, там и сидит до сих пор. Известно только, что о демидовских делах донесли в Петербург. И по этим доносам выходило, что он плавил золото и серебро не только на Урале, но и на самом Алтае. И тогда государыня издала указ, по которому предписывала все заводы на Иртыше и Оби от Демидова забрать по казённой цене. Теперь всё в тех краях принадлежит государыне — и лес, и земли, и реки, и крестьяне, и сами мастера. Идут оттуда в Петербург обозы с золотом и серебром.

— А что с солдатом-то стало? — не унимался Ваня.

— Да говорю же тебе русским языком — не знаю, — рассердился купец. — Там теперь все солдаты. Рабочих пригоняют на завод по рекрутским наборам. Рабочие — солдаты, инженеры — офицеры. Чуть что — военный суд. Страх божий! — Купец вздохнул и махнул рукой.

Так Ваня и не узнал о судьбе друга.

ПРОШЕНИЕ

Шёл 1753 год.

Пять лет минуло с той поры, как Ползунов покинул Екатеринбург. Казалось, ещё вчера отходили из города подводы, толпились провожающие. И среди них отец и мать Вани…

Лучшие мастера под началом Порошина уезжали из Екатеринбурга в Барнаул, с Урала на Алтай.

Среди них не было Бахарева. Он навлёк на себя немилость начальства, вступившись в очередной раз за провинившегося солдата. Бахарева отстранили от дел, и он, по собственному выражению, впал в меланхолию. Ивану не суждено было вновь увидеть его.

Когда Ваня пришёл прощаться с Шедалем, тот сидел за книгой. Шедаль подошёл к Ване и крепко его обнял.

— У тебя начинается новая жизнь, — сказал он. — Кто знает, встретимся ли мы вновь. Бог сподобил тебя умом и талантом. Направь же свои помыслы на благо отечеству, на облегчение сил трудящихся. Я дарю тебе чертёжный набор, принадлежавший некогда моему другу. Пусть он послужит и тебе!

Теперь чертёжный набор вместе с десятком книг, двумя барометрами и глобусом украшал клетушку Ивана. Своего дома он ещё не построил. Пока жил в чистой курной избе богомольного старика Никиты Скопцова.

Жили тесно. Мать Вани, Дарья Абрамовна Ползунова, перебралась к сыну. Она приехала одна — отца отправили в Петербург с караваном уральского камня. Но в доме Ивана появились новые люди.

Дела Ползунова на Барнаульском заводе сперва складывались как нельзя удачно. Через год его произвели в прапорщики, унтер-шихтмейстеры, немного прибавили жалованья. Унтер-шихтмейстеру по чину полагалась прислуга. К Ивану приставили денщика Семёна и дворовую девушку Прасковью.

Андрей Иванович Порошин всячески покровительствовал ему. По его просьбе иноземный инженер Иоанн Христиани обучал Ивана пробирному, плавильному и другим горным наукам, дабы сделать его достойным к производству в младшие офицеры.

Казалось, что перед Ползуновым открывается безоблачное будущее. Но жизнь распорядилась по-другому. Порошин служил на Алтае недолго. Через несколько лет он уехал в Петербург, где получил чин полковника и должность начальника Колывано-Воскресенских заводов. Управлять заводами он по приказу государыни должен был, находясь в столице, а на заводах всем распоряжался Христиани. Понятно, что у Христиани не хватало времени, и он занимался с Ползуновым всё меньше и меньше. Учёба закончилась тем, что он дал Ивану необходимые книги да иногда освобождал его от работы ради занятий.

По вечерам Иван много читал, выводил на бумаге чертежи машин, механизмов. Весь вечер в его клетушке горела свеча.

Для барнаульских парней он навсегда остался чужаком. Весёлые вечёрки с песнями проходили без него. Кличку ему дали — «колдун». Проходя по улице, он иной раз слыхал за спиной это слово.

Заводские дела, порученные Ползунову, не имели отношения к наукам. Он работал писцом. Работа требовала одного — точности.

Вместе с горными мастерами Ползунов взвешивал привезённую руду, определял пробу серебра, измерял влажность. Всё записывали в особые книги. Только потом руду отправляли на переработку. Отвлекали Ползунова и другими поручениями, но, памятуя его аккуратность, всякий раз возвращали назад, на приёмку.

Однажды после трёхмесячного отсутствия он заглянул в документы и ужаснулся: всё это время никто не учитывал влажность руды! Это грозило неприятностями. Он тотчас сел за донесение Христиани. «Весь 1751 год, — писал он, — по многократным чинимым апробациям из каждого пуда серебряных руд выключалось полфунта. В нынешнем 1752 году надобно также принимать руду за выключкой на сырость».

Ползунову объявили благодарность. Но его положение изменилось мало. Работать писцом было скучнее скучного.

Летним воскресным утром он сидел дома над книгой знаменитого петербургского монетного мастера Ивана Шлаттера.

«Сие есть совершенное описание, как все употребляемые к монетному делу металлы пробовать и перечищать и какие к тому делу потребности надобны. Я уповаю, что сей трактат, который на Российском языке впервые издан, будет воспринят с приятнейшей склонностью, понеже намерение моё к тому усердное и простосердечное было».