Механическое пианино

А потом, в один прекрасный день, люди заметили, как они с Мушари пешком пересекают Массачусетский мост, направляясь из Кембриджа в Бостон. День был действительно прекрасный: теплый и солнечный. Элиза держала в руках зонтик. Одета она была в форму своей футбольной команды.

Бог мой, бедная девочка, на кого она только была похожа!

Она сильно сгорбилась, и ее голова оказалась на одном уровне с Мушари, а Мушари был такого же роста, как Наполеон Бонапарт. Она курила сигарету за сигаретой. Ее бил кашель.

На Мушари был белый костюм. В руках он держал трость. На лацкане его пиджака красовалась алая роза.

Незаметно их обступила толпа сочувствующих, а также фото— и телекорреспонденты.

Мы следили за происходящим по телеэкрану. Надо признаться, мы были в ужасе, потому что процессия неумолимо приближалась к моему дому на Бикон Хилл.

23

Мама не была готова к встрече с Элизой. Поэтому она быстро ретировалась наверх в свои апартаменты. Я не знал, что еще может выкинуть Элиза, и мне не хотелось, чтобы слуги были свидетелями нашей встречи. Я отправил их на другую половину.

Раздался звонок, и я сам открыл дверь. «Элиза! Дорогая сестричка! Какая неожиданность! Входи, входи», — сказал я.

Ради позы, я сделал широкий жест, будто собирался ее обнять. Она отпрянула. «Только тронь, мой повелитель Фонлерой, — и я укушу тебя, и ты умрешь от бешенства».

Полицейские сдерживали толпу, преграждая ей путь вслед за Элизой и Мушари в мой дом. Я плотно задвинул шторы на окнах, чтобы нельзя было заглянуть внутрь. Убедившись, что мы остались одни, я мрачно спросил:

«Зачем ты сюда пожаловала?»

«Уилбер, меня влекло твое неотразимое тело, — сказала она, потом закашлялась и рассмеялась мне в лицо: — Дорогая Мутер здесь и дорогой Патер тоже? — Она быстро поправилась: — Чего это я на самом деле? Дорогой Патер умер? Или это умерла дорогая Мутер? Никак не могу запомнить».

«Мама у себя в Заливе черепах, Элиза», — соврал я.

От одновременно нахлынувших чувства жалости, отвращения и собственной вины у меня свело живот. Исковерканная грудная клетка Элизы обладала ужасным свойством. Комната медленно наполнялась запахом винного перегара. Очевидно, у Элизы были проблемы с алкоголем. Кожа у нее была плохая. Цвет лица такой же свежий, как прошлогодний снег…

«Залив черепах. Залив черепах… А тебе, дорогой братик, никогда не приходило в голову, что дорогой папочка — вовсе не наш отец?»

«Что ты хочешь этим сказать?» — спросил я.

«Представляешь, однажды в полнолуние мамочка потихоньку встала с постели, украдкой вышла из дому и прямо на берегу Залива отдалась гигантской морской черепахе».

Так-то вот.

«Элиза, тебе будет легче, если я скажу, что до последнего вдоха мама будет мучаться от сознания, что так с тобой обошлась?»

«Разве мне может быть легче? — спросила она. — Ну, и вопрос. Как обухом по голове!»

Огромной рукой она обхватила плечи Нормана Мушари младшего.

«Вот человек, который умеет помогать», — сказала она.

Я согласно кивнул головой: «Мы ему очень признательны. Поверь».

«Он заменил мне и мать, и отца, и брата, и свата, и Бога, — сказала она. — Он вернул мне радость жизни. Он сказал мне: „Деньги, любимая, не принесут тебе облегчения. Но мы все же тряхнем твоих родственников, даже если придется душу из них вытрясти“.

«Хм».

«Знаешь, он чертовски помог, не то что твои жалкие раскаяния. Ты просто хочешь быть, как всегда, на высоте».

Она недобро рассмеялась. «Предвижу, где еще вы будете оправдываться за содеянное. Придется уплатить по счету. Но ты и там попробуешь быть на высоте!»

Так-то вот.

24

Я понял: любым способом Элиза хотела вывести меня из себя.

Без зазрения совести скажу, быть может, это покажется вам холодным цинизмом, но я был очень доволен собой. Мой характер закалился. Прочная железная броня защищала меня от дерзких Элизиных атак.

Но как же я ошибся! Это была лишь артподготовка, которая должна была расчистить дорогу, убрать мелкие кустарники на пути к моей внутренней сущности. Иными словами, обнажить мою душу. Не успел я опомниться, как моя суть, голая и беззащитная, как печь-буржуйка, уже стояла под дулами ее гаубиц.

Так-то вот.

Элиза приблизилась ко мне, подняла голову и сказала: «Некоторые попадают в Гарвардский институт лишь за то, что умеют читать и писать?»

«Элиза, я много работал, — ответил я. — Мне было нелегко. Мне и сейчас нелегко».

«Когда Бобби Браун становится врачом, — сказала она, — слова излишни. Хвала ученым!»

«Я не буду лучшим в мире врачом, но не буду я и худшим».

«Может быть, ты будешь лучшим человеком с гонгом, — сказала она, намекая на слухи о том, что китайцы успешно борются с раком груди при помощи звуков древних гонгов. — Ты похож на того, кто может в любой момент ударить в гонг».

«Спасибо», — сказал я.

«Прикоснись ко мне», — сказала она.

«Прошу прощения?» — переспросил я.

«Я — плоть твоя. Я — сестра твоя. Прикоснись ко мне», — сказала она.

«Да, конечно», — ответил я. Но руки мои повисли, как плети.

«Не спеши», — сказала она.

«Но, — сказал я, — если ты меня так ненавидишь…»

«Я ненавижу Бобби Брауна».

«Если ты ненавидишь Бобби Брауна…»

«И Бетти Браун».