Механика хаоса

– Читал в «Ле-Паризьен». Но там было буквально два слова.

– Я узнал о поставке партии кокаина. Информация была точная: имя дилера и адрес квартиры, в которой хранят наркоту до того, как выбросить на рынок. Мы явились на место рано утром. Мы – это несколько инспекторов и человек десять полицейских для прикрытия. Рутина… Но мы не смогли даже подойти к подъезду. Там стояли часовые, они подали сигнал. Трех минут не прошло, а среди моих людей уже было шестеро или семеро раненых. Это чудо, что никто из наших не открыл стрельбу. Честно тебе скажу, я такого не припомню.

– Даже Ламбертен уже не так уверен в успехе. Ясно одно: наши неприятности только начинаются.

– Ты просил свести тебя с кем-нибудь из местных. Это непросто, но, думаю, у меня есть кое-кто, кто тебя заинтересует. Разумеется, придется принять все меры предосторожности.

– Когда я смогу с ним увидеться?

– Хоть завтра. Он еще мальчишка, вернее, подросток. Учти, я практически доверяю тебе своего сына.

– Как ты с ним познакомился?

– Я тогда только что переехал в Торбей…

По утрам Нгуен совершал пробежку, и предпочитал делать это за городом. Холмы по берегам Сены поросли густым лесом. На него наступали заводы, его уродовали торговые центры и перерезали четырехполосные шоссе, но человеку, знакомому с местностью, не стоило большого труда проложить себе подходящий маршрут через подлесок. Нгуен, нуждавшийся в уединении, про себя называл этот лес своим «козырем». Он разметил для себя десятикилометровую дистанцию. Здесь, в окружении еще не изгаженной природы, слушая жужжанье насекомых и вдыхая влажные запахи земли, он чувствовал прилив эндорфинов. В него словно вливалась сила его предков.

В лесах Юго-Восточной Азии тысячелетиями жили кочевые земледельцы. Они выкорчевывали участки леса, превращали их в поля, а когда почвы истощались, двигались дальше. Эти народы пережили все исторические катастрофы. Нгуен надеялся, что тесное общение с буйной растительностью поможет ему пережить городское свинство.

Он никогда никого не встречал, если не считать двух бегунов, всегда одних и тех же, всегда появлявшихся в один и тот же час. Это были пожарные из соседнего городка, которые на бегу следили по часам за частотой своего пульса. Все прочие – те, кто приезжал в лес выбросить мусор, или оттрахать шлюху, или сжечь свою машину, чтобы потом заявить об угоне и получить страховку, – обычно не совались дальше опушки. Лес с его каменистыми оврагами, с его запахами влажной земли и древесных корней, внушал им страх.

Около года назад, сразу после пасхальных каникул, он вдруг заметил впереди, возле небольшой ямы, образовавшейся у подножия дерева, расплывчатый силуэт человека. Он решил, что это ловушка, и перешел на осторожный шаг. В первый раз за много дней он пожалел, что не прихватил с собой табельное оружие.

Высокий тощий парень с длиннющими ногами лежал на земле в полубессознательном состоянии и дрожал всем телом. Его глаза за круглыми очками закатились. Несмотря на рост, по лицу было видно, что это еще совсем мальчишка. Нгуен сунул руку в карман его джинсов и достал почти пустую упаковку барбитуратов и членскую карточку клуба дзюдоистов Торбея. «Я подумал, что это может быть один из людей Биляла. Мне говорили, что у него есть паренек, который служит ему кем-то вроде почтальона». Нгуен дотащил парнишку до своей машины и отвез в Париж, на улицу Жоржа Бизе, в клинику, где работал один его приятель.

В тот день он спас мальчишке жизнь.

Гарри на тридцать шесть часов поместили в реанимацию. Как только он пришел в себя, сразу узнал Нгуена, что не добавило ему жизненного оптимизма. «Вот черт, легавый. Только этого мне не хватало».

Комиссар, у которого росли двое сыновей, каждый день навещал Гарри в больнице. Разговорить того оказалось не так-то просто. Нгуен садился на стул рядом с его койкой и заводил беседу на какую-нибудь безобидную и пустяковую тему (хотя для Гарри безобидных и пустяковых тем не существовало). Нгуену хотелось понять, что за жизнь у этого парня.

Гарри, славившийся своим талантом рассказчика, отвечал ему путано или односложно. Глядя комиссару в глаза, он не скрывал, что жалеет, что ему не дали умереть. Язык у него еле шевелился, а в его хриплом голосе то и дело прорывалась ненависть, смешанная с отвращением. Когда говорить ему становилось невмоготу, он плакал, закрывая лицо руками.

Отныне комиссар дневал и ночевал в больнице. На четвертый день голос у мальчика прояснился, и он стал смотреть на Нгуена другими глазами. «В конце концов, этот дядька вытащил меня из той ямы. Он вроде бы ничего от меня не требует, просто хочет помочь». Запах кислятины, который давно преследовал его, несмотря на частое мытье, куда-то исчез. Нгуен предложил принести ему что-нибудь почитать:

– Что ты любишь? Романы? Комиксы?

– Хорошо бы словарь…

Но читать он пока не мог, даже словарь, – его слишком донимали собственные тревожные мысли. В первый день своего «выздоровления» он ходил туда-сюда по палате и ждал Нгуена.

Назавтра он встретил комиссара вопросом в лоб:

– Что мне теперь делать?