Механика вечности

Следователь с Петровки выглядел точно так же, как в день моего задержания. Три года, сброшенные с плеч, не добавили ему ни бодрости, ни свежести. Запихнуть складки в пиджак, стянуть дряблую шею галстуком, и свиноподобная фигура снова станет федорычем, грозным и могущественным. Расслабленным.

— Отпустите! — попросил он, задыхаясь. — Детей еще на ноги поставить. Жена не работает. Отпустите, я хорошо заплачу. Ганевскому скажете, что дома не застали.

— Ты как сюда попал, Федорыч?

— Это вы попали. А я здесь живу.

Следователь перестал ползать и, отерев липкие ладони о трусы, закурил.

— Вас послал не Ганевский, — проронил он с неимоверным облегчением.

— Федорыч, ты меня не помнишь, что ли? С Луны свалился? Это же я, Николай. Хватит трястись!

— Если не Ганевский, то кто? — вновь насторожился следователь. — Малашенко?

— Вы не можете здесь жить, — сказал Лиманский. — Либо до, либо после, но только не сейчас.

— Петрович, не сбивай его с толку, он и так в отпаде, не видишь? Замятина, двадцать один, квартира восемнадцать?

— Нет, — мотнул головой Федорыч и вдруг захохотал. — Ну, вы даете! Вломиться — вломились, да не по тому адресу! — Он согнулся, насколько это позволяло пузо, и его багровые щеки заколыхались над коленками. Сигарета упала в густую массу, похожую на блевотину, и омерзительно зашипела. — Кто вы тогда? Грабители?

— Не улица Замятина? — всполошился Куцапов. — Как же так?

Не поверив, я выглянул в окно. На кособоких качелях без сиденья дремал худой голубь, сквозь вялую зелень никому не нужных деревьев был виден стол с пустой бутылкой и промасленной газетой.

— Номер дома и квартиры сходится? А год — девяносто восьмой?

— Да вы свихнулись! Восьмой, восьмой, — заверил Федорыч, стоило Николаю поднять пистолет.

— И давно ты здесь обитаешь?

— Ну как давно, — задумался он. — Лет пятнадцать.

— Странно.

— Вот и я говорю: врываются трое с оружием. Думаю, из прокуратуры. Нет. Ограбление? Не похоже. — Федорыч взял новую сигарету и в ожидании объяснений уставился на Куцапова. — Не из-за этого же, — кивнул он в сторону плиты.

На маленьком огне грелась скороварка. От парового клапана отходил резиновый шланг, надетый на извилистую трубку. Трубка была запаяна в стеклянную колбу, к которой также подсоединялось несколько шлангов — вся конструкция напоминала аппарат для приготовления героина из малобюджетного кино про мафию.

— Самогон, — определил Колян, нюхнув эмалированный ковшик. — На кой он тебе сдался? .

— Пить, — недоуменно пояснил Федорыч.

— А водка что, не нравится?

— Где же ее взять, водку?

— Где все берут? В магазине.

— Это не я, это ты с Луны свалился, — проговорил следователь.

— Я ничего не понимаю, — вышел из себя Лиманский.

— Тихон, — лаконично ответил я. — Улица Замятина превращается в…

— Гудронная, — подсказал Федорыч.

— Ага, в Гудронную. Явка становится обычной квартирой, а большой человек с Петровки не может найти себе нормальную выпивку.

— Бывший, — буркнул тот. — Потому и не могу.

— Федорыч! Тебя списали? — изумился Колян.

— Ничего, мы еще тряхнем стариной, — пообещал тот.

— Обязательно тряхнем. В начале двухтысячного у нас с тобой такие дела развернутся!

У меня защемило сердце. Еще как развернутся! Дела Куцапова для кого-то обернулись трагедией. Мефодий, торгующий тушенкой… Он заклинал меня не связываться с Коляном — и вот мы вместе, ищем какого-то чокнутого.

— Николай, не трепи языком, — предупредил Петрович. — Душно тут у вас. Мы, наверное, пойдем. — Он взял Куцапова за рукав и потянул к выходу.

Задерживаться у Федорыча не имело смысла. Тихон вновь исказил, переиначил реальность — неизвестно, что и в каком году он совершил, но факт оставался фактом: открытая дверь обернулась каменной стеной. Продолжать в нее долбиться было бессмысленно. Я распрощался с обескураженным следователем и пошел за Лиманским, как вдруг меня осенило.

— Федорыч, а давно вас выперли?

— Скоро год.

— Но связи-то, наверное, остались?

— Есть люди, — деловито ответил тот.

— Нам бы справочку получить. Человека одного ищем.

— Это не проблема. — Федорыч взял трубку, но, накрутив на диске несколько цифр, положил обратно. — А почему я должен вам помогать?

— Потому что у нас с тобой дружба, — заявил Куцапов, ненароком показывая убранный было пистолет.

— Золов Тихон Базильевич, — продиктовал Лиманский.

Федорыч старательно записал имя на обрывке газеты и спросил:

— Может, Васильевич?

— Базильевич, — отчетливо произнес Лиманский. — Год рождения… где-то середина девяностых. Место рождения неизвестно.

— Н-да. Если б он не был Золовым, да еще и Базильевичем, я бы и пытаться не стал.

Следователь набрал номер и, дождавшись, пока позовут какую-то Ниночку, назвал данные, особо выделив редкое отчество. Затем он перевернул газету на другую сторону и приготовил карандаш. Трубка ответно замурлыкала, и Федорыч, прикрыв ладонью микрофон, сообщил:

— Золов Тихон Базильевич в базе данных отсутствует.

— Жаль, — равнодушно отозвался Лиманский. — Значит, он еще не родился.

На Федорыча эти слова подействовали сильнее, чем ствол Куцапова.