Механизм чуда

Музыка снова скакнула. Теперь это было что-то совсем незнакомое. Протяжно завыл контрабас, встроился довольно звучный голос, его подбодрили барабаны. И какой-то еще был инструмент, который Ева определить не смогла.

— Чего это? — сунулся к компу Пушкин. — Ааааа, я знаю этих чувачков. Это же «Коппелиус». Кстати, — повернулся он к слушателям, — вы знаете, что на самом деле они все родились в начале девятнадцатого века, занимались черной магией и знали Гофмана. Их накрыла инквизиция. Они вместе взошли на костер и, умирая, произнесли заклятья. Теперь они живут вечно, и если сходить на их концерт…

— Какая инквизиция в начале девятнадцатого века? — воскликнула Ева. — Инквизиция когда была-то?

— Спокуха, сеструха! — радостно вклинился в разговор Стив. — Для твоего сведения: последнюю ведьму забили камнями где-то в Германии аккурат сто с небольшим лет назад.

— Костры инквизиции пылают до сих пор! — обрадовался такой поддержке Пушкин. — По истории что-нибудь не так сказал — все, считай, костерок из парт тебе уже можно складывать.

— Трепло, — выпрямился Ежик и потер глаза. — «Коппелиус» лет десять назад впервые появился. Можешь полюбоваться.

Когда он отклонился, стал виден экран. На нем монохромная фотография: несколько мужиков в цилиндрах, старинных длиннополых фраках и пальто, выбеленные лица, ярко подведенные глаза. У одного круглые черные очки. В руках контрабас, альт и кларнет. Круто. Кларнет у панк-группы. Выглядят они вполне себе на восемнадцатый век. Но Пушкина все равно хотелось поддеть. Да и неувязку с инквизицией исправить.

— И Гофман тут совершенно ни при чем, — вставила Ева.

— Коппелиус — герой его книг. — Ежик говорил, зевая и потягиваясь. — Темная ты какая-то.

И повернулся.

Он был розовощек и кудряв. А еще он был рыжим. И от одного взгляда на него у Евы перехватывало дыхание. Так бывает. Ты все отлично понимаешь — не для тебя, не красавец, не любит, — но ничего не можешь с собой поделать.

— Читала я «Маленького Мука». — В голове крутился Щелкунчик, но произнеслось почему-то другое.

Наступила тишина. Совершенно неожиданная. Перед этим музыка гремела, а теперь вдруг стало тихо. И никто не спешил сказать первое слово.

— Евк, у тебя все хорошо? — наконец тихо спросила Маша.

— Ое, — щелкнул пальцами Стив. — Евка Гофмана с Гауфом перепутала.

— Ну, ты совсем, — тяжело вздохнул Ежик и снова сгорбился около экрана.

Ева зажмурилась, понимая, что сейчас расплачется. Нет, не из-за того, что ошиблась — подумаешь, имя перепутала. С кем не бывает! Обидно было, что сказал Ежик.

— А вы знаете, — медленно начал Пушкин, — что Гауф умер в двадцать четыре года?

— Е! Его смерть была трагична, но красива, — подхватил Стив.

— Хуже! — Пушкин наградил Стива своей фирменной злобной улыбкой. — Ты представляешь, как выглядит умирающий от брюшного тифа? О! Это жуткое зрелище!

Он согнулся, словно у него болел живот, издал хрипящий звук, грохнулся коленями об пол, подпрыгнул, дотягиваясь до Евы. На мгновение его пальцы вцепились в руку мертвой хваткой. Было больно, но настолько неожиданно, что Ева не успела ничего сказать.

— Вот! — торжественно показал Пушкин на следы от своего захвата. — Вот так выглядят розеолы. Они вскакивают у заболевших. О вздутом животе, сером налете на языке я уже не говорю.

Ева сглотнула — по горлу словно теркой прошлись.

— Вы что тут?

Появившийся в комнате парень был… был… необычным.

— Отомри, — прошептала Машка. Тихо так, одними губами прошептала, но Ева услышала и опустила глаза. Какая-то она сегодня задумчивая.

У парня было узкое бледное лицо, густые буйные черные вихры. Темные удивленные глаза. Он чуть сутулился. Это из-за роста. Высокие всегда сутулятся. В руках держал железную раму с прикрепленными к ней проводками, пружинками, гирьками. Сама рама была усеяна шестеренками, валиками с мохнатящимися барабанами, позвякивала цепями.

— О! — перестал умирать Пушкин. — Евка, смотри! Бог пришел. Сейчас станет жарко.

— Что вы тут стучите? Я же сказал, сам все сделаю.

Парень говорил негромко и спокойно. Голос совсем не вязался с тем, о чем он спрашивал. Вроде как должен быть недоволен шумом, а спрашивает тихо. Кого-нибудь разбудить боится? Он был одет в черные брюки и черную водолазку — цвет подчеркивал худобу.

— Мы поклонялись богу солнца, — хитро прищурился Пушкин. — Взывали к нему. Он пришел. Кстати, это — Ева.

Парень еле заметно поморщился.

— Привет! — повернулся он к Еве. — Я — Ра. Меня этот клоун привел.

Пушкин снова грохнулся коленями об пол, взметнул руки над головой.

— О, великий Ра! Мудрость свою яви нам! Да не погаснет над нами солнце!

— Чего он опять орет? — в дверном проеме появилась копия худого парня с точно такими же буйными вихрами.

— Птах, знакомься! — Ра резво схватил Еву за руку и потащил к своему двойнику. — Это Ева! А это — мой брат, Птах.

— Как? — После ошибки с Гауфом Ева не спешила проявлять свои знания.

— Солнце! Над нами взошло солнце! — бился на полу Пушкин.

— Это еще что! — хмыкнул от компьютера Стив. — У них есть третий брат. Зовут Гор.