Механизм чуда

На душе тревожно и неловко. Еще бы про Антона послушать. Какой он был в детстве? В три года обжег ладони, коснувшись раскаленной плиты, но терпел, не плакал, рисовал танки, часами мог складывать кубики. Она вспоминала его в первом классе, во втором, в третьем — не могла вспомнить.

В кармане взорвался «Коппелиус».

— Мать! — орал Пушкин. — Про тебя тут постоянно все спрашивают. Стив забегал, тебе кое-что оставил. Зайди.

Стив. Забыла. Сколько дней-то прошло?

— Ты сейчас где?

— Гуляю.

— А с кем? — допытывался Пушкин.

— Неважно.

— Нет, правда!

— Не скажу!

— Ага! С Тошкой-картошкой?

— Нет!

— С богом?

— Отстань.

— С другим богом?

— Не приду.

— Ну и не приходи, я себе заберу. Про тебя еще Наташка спрашивала. Говорила, ты прикольная. Давай сюда! Левшин притащил Катрин. Она на твой счет выстроила целую теорию. Расскажу — закачаешься. Тебе кузьминский папаша дозвонился? Он телефон брал. А! Так ты сейчас с ним! Ого! И с сыном, и с папочкой гуляешь! Сильна, мать!

Дала отбой и сразу сделала несколько шагов в сторону. «И с сыном, и с папочкой…» Как неловко получилось. Вечно Пушкин все портит, черный ворон. Настроение пропало. Стоять рядом с Александром Николаевичем стало неприятно. А вдруг и правда, со стороны они выглядят как… Фу, противно!

— Я пойду.

Александр Николаевич ласково улыбнулся.

Скорее бежать! И никогда больше! Даже по телефону с ним разговаривать не будет.

— Я провожу вас.

— Нет!

Эх, Пушкин, сукин сын! Зачем ты это сказал? Теперь думалось только о плохом. Она и Александр Николаевич… тьфу, тьфу, тьфу!

— Если будут какие-то новости… Я обещал помочь. В обмен на вашу любезность…

Ева остановилась. Какие новости?

Между ними несколько шагов, и уже не так страшно.

— Не надо! — Окончательно и решительно. Вернуть бы все, что подарили: ненужную розу и наушники в дорогой упаковке, но для этого пришлось бы подойти. И снова — мурашки, снова тревога перехватывает горло. Нет.

Перебежала улицу. Решила, что больше не будет оглядываться. От волнения кровь стучала в ушах, и поэтому казалось, за ней идут. Гулкие шаги по промерзшим камням мостовой. Эхо бьется о камень стен. Растекается по свинцовой воде. Гуляют длинные тени от фонаря к фонарю, растягиваются, рождая чувство пристального взгляда в спину, занесенной для удара руки.

— Что у тебя?

Пушкин довольно жмурится, словно ему только что рассказали веселую историю.

— Проходи. Тебя ждут.

Антон?

Но это была Наташа. Сидит на кухне в углу, бледно улыбается. На столе одинокая упаковка зефира. Чашка. Мутное стекло окна.

— Что мне передавал Стив?

— Сейчас принесу.

Пушкин с готовностью сорвался с табуретки и убежал.

— Привет. — Ева села за стол. — Что пьем?

— Кофе. Я так замерзла. — Наташа сжалась, словно до сих пор чувствовала холод.

— Где?

— Сашу пришлось долго ждать.

Сочувствовать Наташе не получалось. Не жалко ее было. Сама виновата: разве не видит, что с Пушкиным связываться нельзя?

— А ты где учишься?

Наташа стала говорить, но все это было неважно, и Ева почти не обращала внимания. Школа, познакомились, ходили, странно…

— Да, странно. — Прислушалась к шебуршанию в коридоре. Как будто Пушкин подземный ход копает.

— Ну? — крикнула через дверь.

Сразу выплыл Пушкин с телефоном.

— Да, конечно, — вещал он в трубку. — Буду рад!

— Кому? — насторожилась Ева.

— Я всегда рад людям! — расплылся в лягушачьей улыбке Пушкин. — Держи! Надеюсь, там то, что там есть. А то у нас одного парня тоже вот так попросили передать, а на конечной станции его полиция встретила и в отделение отвела. Наркотики. А другой коробку приятельнице вез. Хорошо, догадался заглянуть. Мина. С часовым механизмом.

— Как это?

Ева смотрела на лежащий перед ней диск. На принтерной картинке пятерка в цилиндрах и смокингах. Один в темных очках. «Коппелиус».

— Жизнь, мать моя, разнообразная!

Это Ева уже поняла.

Диск записи альбома группы «Коппелиус». Принес Стив. Бред какой-то.

— Ты не представляешь, что мы намутили в воскресенье. Блеск! Паяли и ваяли целый день.

— Как твое ружье поживает?

— Нормально! — Пушкин развалился на табурете, притянув к себе безвольную Наташу. — А боги все свою машину делают. Говорят, вот-вот.

— Они могут.

— У нас один парень тоже говорил, что умеет с вышки прыгать. Что летом в деревне с пятиметровой ивы в речку сигал. Да еще с разбегу. А в бассейн пришли, он от вида воды позеленел.

— И умер.

— Почему умер? Жив.

— Значит, скоро помрет.

В дверь позвонили.

— О! — многозначительно поднял палец вверх Пушкин и убежал в коридор.

От услышанных голосов закружилась голова. Александр Николаевич.

— Ты что? — тихо спросила Наташа.

Ева держала чашку и не замечала, что медленно наклоняет ее, что чай льется на ноги. Он ее преследует. Значит, Пушкин был прав! Ой, мамочки, спасите!

— Ничего.

— Какая компания! — вошел, потирая руки, Александр Николаевич. — Чаем угостите?

— Конечно! — сорвалась с табурета Наташа.

— Смотрите, что у нас есть! — Пушкин торжественно выставил на стол огромную коробку торта. Сквозь прозрачную пластиковую крышку видны белоснежное безе, иголочки сахара, изгибы мраморного крема. — Попируем!

Вот почему он задержался — зашел в магазин.

— А это милым дамам.