Механизм жизни

– Ваша светлость!

Глубокий поклон.

– Ваша светлость!

Второй поклон. И ручкой эдак, на европейский манер. Эминент подумал, что в забавном сочетании поясного поклона с заграничным кунштюком – весь Петербург. А французский у лакея хорош. И для титулования лучше подходит: в русском нет отдельного обращения для баронского титула.[55]

Молодцы хозяева, вышколили.

Он позволил себе улыбнуться одними губами. И мысленно отметил, что входит в роль. В образ автора книги «Об обращении с людьми». Человека, которого благородство обхождения интересует в сто раз больше, нежели проблемы будущего цивилизации.

– Позвольте ваш капот, мадам. Ваш редингот, мсье…

На лестнице гостей встречал мажордом в парадной ливрее, важный, как епископ на мессе. Мрамор ступеней, непременная бордовая дорожка с золотой каймой по краю. Резной дуб дверных створок, бронза ручек с львиными мордами. Берлин, Вена, Париж, Санкт-Петербург – куда ни приедешь, везде одно и то же.

Двери торжественно распахнулись.

– Баронесса Вальдек-Эрмоли! Барон фон Книгге!

Бас мажордома набатом раскатился под высокими сводами гостиной. На вошедших хлынула густая волна запаха горячего воска. За окнами стемнело, гостиную освещали сотни свечей – в канделябрах по углам, в двух люстрах, сверкающих хрустальными подвесками. Фон Книгге глубоко вдохнул – и замер.

…оплывают сталагмиты свечей. Ушел вверх потолок, выгнулся, превратясь в храмовый купол. Масляные блики пляшут на иконостасе: серебряный оклад, строгие лики святых… На возвышении – темный гроб. Его, шаркая, обходит священник в черной рясе, похожий на ворона. Блестит на груди наперсный крест. Слова заупокойной молитвы взлетают над головами собравшихся, дробятся о своды, возвращаются стаей птиц, скребутся мышами по углам. Качается в руке кадило, запах ладана мешается с запахом воска…

Отпевание. Кто-то умер.

Кто?!

Эминент попытался шагнуть ближе, заглянуть в гроб. Что-то не пустило его. Неуступчивая, упругая сила ограждала гроб от посягательств. Он взглянул под ноги. Неровная, белая, будто мелом начерченная линия кольцом опоясывала возвышение. Дым из кадила повалил клубами…

Плавящийся воск. Духи женщин. Табак и вино – это мужчины. Что еще?

В доме Гагариных пахло смертью.

– Ах, милочка! Я так рада, что вы пришли! Господин барон?

– Ваше сиятельство! Сколь велика для меня честь находиться в вашем обществе! О-о, ваше колье… Оно прекрасно! Но в сравнении с вашими глазами меркнут любые бриллианты. Я бы даже сказал – звезды, если бы не боялся прослыть льстецом.

Княгиня лукаво погрозила Эминенту пальчиком:

– Да вы настоящий дон Хуан, барон! Женщине опасно быть подле вас…

– Ни в малейшей степени! Я для прекрасных дам – что домашний котенок. Баронесса, подтвердите!

– Я, кажется, говорила вам, княгиня, – Бригида сделала неопределенный жест, – что в искусстве приятной беседы барону нет равных?

– И вы ничуть не погрешили против истины, милочка! Барон, зовите меня Екатериной Семеновной. Позвольте познакомить вас с моими гостями. Не мне же одной наслаждаться вашим красноречием!..

Княгиня блистала. Комплименты приукрашивали действительность, но не противоречили ей. Атлас морской волной облил высокий стан, алмазное колье играет огоньками свечей; лучатся глаза-сапфиры на лице греческой богини.

– …князь Гагарин…

Гагарин?! Ранее Эминент не встречался с хозяином дома лицом к лицу. Но присутствие Посвященного в зале он бы ощутил еще на лестнице. Кто это? Статный красавец в темно-синем мундире обер-гофмейстера. Да ему и сорока нет!

– …директор Императорских театров. Стараниями Сергея Сергеевича в Петербурге построили Александринский театр и открыли театральное училище…

– Сердечно рад, ваше сиятельство. Знатный род поддерживает свою славу достойными деяниями. Вы приходитесь родственником хозяевам дома?

– О, вне сомнений. Но родовое древо Гагариных разрослось так пышно, что я не хотел бы утомлять вас вычислениями степени нашего родства. Кстати, барон! А вы, в свою очередь, случайно не родич того самого фон Книгге? Я имел удовольствие читать его «Reise nach Braunschweig». Смеялся, как ребенок…

– Отвечу вам вашими же словами: о, вне сомнений! Но к чему утомлять вас вычислениями степени нашего родства с покойником?

Оба расхохотались, довольные друг другом.