Механизм жизни

А фон Торвена хотели в полон взять. Связать умудрились!..

Качнулся Пупек, чуть не упал. Пуста голова, как бутылка из-под сливовицы похмельным утром. Вытряхнули память ядром из орешка. Где ты, прошлый день? Где ты, нынешняя ночь? Из ушей, что ли, выскочили? Что дрались – ясно, что побили нас – тоже. И сабля куда-то делась, и одежка на плечах чужая. Ни ментика, ни кивера, ни доломана…

Что же делать?

Перво-наперво Иоганна выручать, пока лягушатники не вернулись. Вот и нож – под ногами валяется. Удачно! Станислас попытался уцепить с земли костяную рукоять. Не вышло с первого раза. Он застонал, закусил соленые от крови губы. Не время раскисать, корнет. Сам погибай, а товарища выручай! Вцепился в нож, как утопающий – в канат, брошенный ему с корабля. Шагнул, спотыкаясь, к фон Торвену; наклонился, прикидывая, как ловчее разрезать веревку. И замер, поймав ответный взгляд – как на французский штык наткнулся.

Страшно смотрел Торвен. Дрогнула рука, выронила нож.

– Иоганн! Ты чего? Это же я, Пупек из Гадок!

Молчал шваб. Будто не товарищ боевой перед ним, а лютый враг.

– Мы ж со Смоленска знакомы…

Даже боль отступила, давая дорогу страху. Похолодел Станислас Пупек, смертным потом взмок. Что-то, видать, случилось этой ночью. Плохое, скверное.

– Не узнал? Я это… давай, веревки разрежу…

– Режь…

Корнет обрадовался, закивал:

– Смеяться будешь, Иоганн! Хоть и не время для смеха. Представляешь! – не помню ни арапа. Где французы? где мы? какой месяц нынче…

Веревка упала в подмерзшую грязь. Не спеша подняться на ноги, фон Торвен поморщился, размял затекшие руки; на четвереньках скользнул к убитому Франеку. Корнет едва удержался, чтобы не протереть глаза. Матка Боска, во что мы все вырядились? Кто же в цивильном воюет? В разведку ходили? Нет, с гусара ментик только вместе с кожей сдерешь… И оружие, оружие где? Сабля верная, куда ты ушла?

Стволу пистолета, направленному в лоб, он не слишком удивился.

– Ого! Ну и пистоля у тебя, Иоганн! Где оторвал? Знаешь, в человека целить нельзя. Раз в сто лет и незаряженное пальнет. Панну под деревом видел? Кто она – татарка? пленная? И… А что у тебя с лицом?

Дружище Торвен не спешил. Медленно встал, опираясь на трость, как дзяд ветхий. Сунул за пазуху дивную пистолю, огляделся. Корнет ждал, холодея. Что в памяти дыра – ладно, контузия. Бывает. Но что стряслось с Иоганном? Ровно не фон Торвен он, а свой собственный батюшка.

Ведь швабу и восемнадцати нет!..

Девушка была без сознания. Станислас кое-как напоил ее из фляги, найденной при Франеке. Положил на лоб мокрый платок, а под голову – свернутую шинель. Снимал с себя – дивился: ткань чужая, пуговицы незнакомые…

– Какой сейчас год, пан Пупек?

– Да брось ты, Иоганн! Двенадцатый, какой еще!

– И где же мы с тобой?

– Где, где… На войне!

– Точно, что на войне…

Голос фон Торвена звучал так странно, что корнета пробрал озноб. Он подумал, с силой провел ладонью по лицу, взглянул на пальцы.

– Х-холера! Иоганн, я спятил, да? Умом тронулся?

И тут фон Торвен улыбнулся – впервые за весь разговор.

– Нет, просто здорово ушибся. Скоро все вспомнишь, а я помогу. Двадцать лет с войны минуло, приятель. Я к тебе в гости приехал, в Петербург. А нас с тобой на охоту позвали, в Тамбов – чудо-волка ловить, для Кунсткамеры. История эта долгая…

– Нет, – твердо сказал пан Пупек, истинный шляхтич. – Врешь ты или тоже безумен – истории обождут. Давай выбираться, Иоганн. Не ровен час, французы нагрянут. Я девушку понесу, а ты уж хромай, как получится. Ногу зацепило, да? Ничего, найдем врача…

«Тут бы самому не ударить лицом в грязь! – думал он, поднимая тяжелую, будто смертный грех, девицу. – Ох, колено! Ладно, дотащу… как-нибудь…»

3

– Вы уже встали, князь?

– И даже раздобыл нам чаю. Кофе тут не в чести.

Волмонтович посторонился, давая проход. Чувствуя себя медведем-шатуном, Эрстед выбрался из ветхой избушки. В сей хибаре они провели ночь. «Варягам» любезно предоставили лучшие апартаменты – прочие естествоиспытатели, включая генерала Хворостова, ночевали у горевших до утра костров.

К счастью, Амалию фон Клюгенау удалось оставить в генеральском имении. За столом Эрстед, не скупясь на краски и душераздирающие подробности, описывал даме прелести бивуаков. К беседе не замедлил присоединиться гостеприимный хозяин, поведав с десяток занимательных историй:

– …а утром глядим: примерз! Каков ремиз, а? И на веках – иней…

– Oh, mein Gott!

– …промазал. Ерошка заряжать – куда там! Кабан его с ходу – хрясь!

– О-о-о!

– Клыками, значит, в пузо. Кишки наружу…

В итоге фрау Амалия сделалась задумчива и вскоре сообщила, что столь мужественное занятие, как охота, – не для нее, слабой и впечатлительной. Вдову заверили, что буде «монстру» изловят – ей покажут первой. На чем вдова и успокоилась, милостиво докушав поросячий бочок. Генерал тайком подмигнул Эрстеду: какова монстра! – и датчанин проникся к старику искренней симпатией. Склочный нрав Хворостова, равно как манера постоянно перебивать собеседника, не стали тому помехой.

Ей-богу, пустяки в сравнении с юностью души!