Механизм жизни

Разговор в Механизме Времени запомнился Огюсту до мельчайших подробностей. Лебеди, снежинки; старческое дребезжание в голосе барона. Нет, он не верил фон Книгге. Он ему и сейчас не верил. И все-таки – поверил. Тысяча чертей! Две бешеные лошади разрывали француза пополам. Если Эминент солгал, если он по-прежнему желает Андерсу Эрстеду смерти – китайцу не следует мешать в его предприятии.

Если же барон сказал правду…

«Этот Чжоу – враг?» – напрямик спросил Шевалье у полковника, когда тот вышел из комнаты, где лежал умирающий Волмонтович. От Эрстеда пахло вонючими мазями и безнадежностью. Врач, срочно привезенный из уездного города, как уже знал Огюст, просто диву давался. По словам медика, любой другой на месте князя давно бы отдал богу душу. А поляк еще упрямился, еще хрипел, дрожал от боли и глядел в потолок левым, выпученным глазом – правый выжгло при взрыве.

– Окуляры… – слышалось в хрипе.

– Наденьте на него окуляры, – махнул рукой врач. – Какая теперь разница…

Эрстед долго не отвечал. Думал о чем-то своем, кусал губы. Он сильно постарел за эти дни. В волосах прибавилось седины, резче проступили морщины. Наконец, даже не спросив, откуда Огюсту известно подлинное имя китайца, полковник кивнул:

«Да, враг. Не делайте глупостей, мсье Шевалье. Враг, не враг – мы скрепили договор рукопожатием…»

«Вы – романтик! – хотел сказать Огюст. – Можно ли доверять…»

Но вместо гневной филиппики, уже вертевшейся на языке, он отвернулся – и, желая прервать неловкое молчание, зашел к Волмонтовичу. Это было опрометчиво. Молодой человек еле сдержался, чтобы сразу не выскочить прочь. Даже показалось, что князя тут нет. Скорченная, дрожащая мумия, вся в повязках с примочками – разве это князь? Тусклый свет из окна. Вонь масла герани. Словно кто-то прямо в розарии свалил кучу гнилых яблок. Миска с томлеными яичными желтками. Жирный купидон смеется на раме зеркала.

Черные дыры окуляров на обгорелой маске.

Шевалье полагал себя человеком опытным, знающим, что такое гибель друзей. Ничего он не знал. Смерть Галуа потускнела в сравнении с этой огненной нелепицей. Чувства и разум огласили приговор: да, Волмонтович умрет. Не сегодня, так завтра. Откровенность врача – безусловный некролог. В то же время Шевалье, как ребенок, надеялся на чудо. Пусть умрет. Князь и раньше умирал. Казацкая пика – помните? Ведь это ничего не значит. Ведь правда?

Ну скажите, что правда!

– С-с… с-сюда-а…

От дивного баритона осталось шипение змеи. Содрогаясь, Огюст приблизился к князю. Он корил себя за впечатлительность, но ничего не мог поделать. Сердце грозило сломать клетку ребер и удрать на двор. Грех так думать, но он предпочел бы, чтобы Волмонтович уже отдал богу душу.

Господи, за что мучаешь?

– С-с… с-слуша-а… кита-а…

– Китаец? Что китаец?

– С-сде… дела… ш-ш… с-слуша-а…

Огюст слушал. И с убийственной ясностью понимал: он исполнит все, что велит ему князь. Пусть это чистое безумие, но отказывать умирающему нельзя. Да и кто нынче не безумец? Вон и Торвен приволок в усадьбу какого-то умалишенного, полагающего, что он гусар и воюет с Бонапартом. К счастью, гусар оказался безобиден. Когда Торвен вновь слег с головокружениями, он ухаживал за гере помощником, как за родным, – и все беспокоился, чтобы на усадьбу не напали французы.

Огюсту безумец не доверял, полагая его шпионом.

Когда вчера, ближе к вечеру, в Ключи приехали чины из Тамбова, безумца спрятали. На всякий случай. Если уездные исправники никаких шуток, кроме четвертного в карман, не понимают, то уж товарищ полицмейстера, титулярный советник Митянин… Заберут бедолагу – воевать Бонапарта в желтом доме. С чинами приехал газетчик, прощелыга с блокнотом. Он заранее успел накатать репортаж с места происшествия.

Теперь волк пера жаждал фактов для оживления.

«Как мудро заметил адъюнкт-профессор Оссолинский, мы живем в эпоху великих научных переломов. Метеорный дождь с Луны, сама возможность какового еще недавно категорически отвергалась европейскими академиками, трагически сотряс Вялсинскую волость. Ужасная гибель экспедиции, о которой мы писали в прошлом нумере… генерал Хворостов свидетельствует, что огнь небесный пожирал самое себя, и грозится подать в суд…»

Газетчик тоже обещался подать в суд. Ибо никому не позволено бить репортера в морду. Ну и что? Да будь он хоть трижды просветитель и брат датского физика! Что, трудно показать, где лежит князь-обгорелец? Ведь помрет же! – и ни слова нашим любезным читателям… Вон? Что значит вон? Вы забываетесь, милостивый…

Вот тут и вышло в морду.

Чины, выпив водки на посошок, увезли брыкающегося газетчика силой. Тамбовское Диво устроило всех. Дождь с Луны, и никаких закавык. Свидетельства подтверждают. А кто там жив, кто мертв – дело врачей да гробовщиков.

Скорее гробовщиков, как ни прискорбно.

– Хорошо, князь. Я выполню все, что вы велели.

– С-с… с-спаси…

– Отдыхайте. Вам вредно волноваться.

– Я бы… с-сам…

И вдруг, приподнявшись на подушках, Волмонтович подвел итог прежним, твердым и звучным голосом:

– Сам не могу. Значит, вы сделаете.

* * *

– Мы можем чем-то помочь, герр Чжоу?