Механизм жизни

А вьюга уже неслась на Запад. Над горами Алтая, над пустынями Кара-Кумов – в Европу, туда, где Великому ветру слышался тихий стук сердца. Биение замедлялось; грозя остановкой, метроном торопил вьюгу. Сквозь метель проступило ганноверское кладбище. Скромная, забытая Богом и людьми могила. Тусклая бронза таблички:

«Адольф Франц Фридрих фон Книгге».

Сердце ударило в последний раз. В тишине из-под земли дохнуло жаром. Обгорела жухлая трава, просел земляной холмик. Трещина зазмеилась по камню плиты. Сгорбилась, покосилась ограда. Как человек от горя, могила в единый миг состарилась на десятилетия. А в пепле уже копошились юркие снежинки, плетя кружева.

Сделав круг над Ганновером, вьюга вернулась на Восток, в Россию. Буран взял в осаду жалкую деревеньку – приземистые избы, усадьба на пригорке, дорога вьется вдоль реки… Прочь от Ключей удалялись двое всадников. Мужчина в черном, в темных окулярах, верхом на вороном жеребце – и белокурая девушка на тонконогой кобылке. Жених с невестой, рука об руку ехали они, думая каждый о своем – и Великому ветру не было доли в их пути.

Все дальше и дальше, все тише и тише…

Никого.

Вьюга же мчалась по кругу, заворачивая в горы Трансильвании. Там, борясь с пургой, щурясь от зимней крупы, бьющей в лицо, шел молодой упрямец. Он замерзал, но все карабкался по склонам, сжимая в посиневших пальцах старинный, схожий с флейтой пистоль. Наконец впереди, в Мертвом Логу, который даже отчаянные гайдуки обходили стороной, замерцал теплый огонек. Упрямец из последних сил ускорил шаг. Костер! А предрассудки оставим невежественным селянам. Мы как-никак Нормальную школу закончили, вольнослушатели Сорбонны…

В Мертвом Логу царила тишина. У костра сидел человек. Седые космы, одежда – лохмотья. Из дырки в сапоге торчит обломанный желтый ноготь.

– Вы тот, кого я ищу.

– Ты тот, кого я ждал, – ответил Мирча Вештаци, хранитель клада.

Он достал трубку, ухватил жаркий уголек из костра. Упрямец ждал, пока хозяин Тотенталеша раскурит турецкий табачок. Наконец сизый дым поднялся над горами, окутывая их предрассветной дымкой.

– Князь просил вернуть…

Мирча Вештаци взял пистоль, заклятый на три сердца. С минуту глядел, как скользят по стволу блики костра. Один, два; три…

– Отстрелялся? – разлепил старик губы. – Ну и ладно.

– Можно, я у вас погреюсь?

– Грейся. Пока время есть. Скоро рассвет…

И Великий ветер решил, что пора просыпаться.

Кажется, пока он спал, что-то изменилось под небесами.

Эпилог

Я – обезумевший в лесу

Предвечных Числ!

Доколе ж длительная пытка

Отравленного их напитка,

Вливаемого в грудь с высот?

Как знать, реальность или тени

Они? Но, холоден как лед,

Их роковой закон гнетет

Чудовищностью нарушений!

Эмиль Верхарн

1. Allegro Амалиенборг

Что значит быть прокаженным, Торбен Йене Торвен понял, как только шагнул на мраморные ступени Амалиенборга. Близился час королевского приема. Публика при орденах и лентах деловито сновала вверх и вниз, с рвением раскланиваясь и с натугой улыбаясь. Зануда последовал их примеру, вежливо поздоровавшись со знакомым камергером. Он даже приподнял цилиндр, надетый ради визита во дворец.

И что же?

Камергер отшатнулся. Точнее, его отбросило к стене, украшенной батальными полотнами. Чур меня, чур! Сгинь, ужасный призрак!

Торвен удивился, повторил попытку – и понял, что действительно болен. Увы, его хворь была много хуже ординарной чумы. От королевской немилости не спасают ни лекарства, ни карантины. Давние приятели стекленели взглядом, отворачивались. Наиболее впечатлительные спотыкались на гладком полу. Самые стойкие и закаленные смотрели насквозь, не замечая в упор.

В огромном, ярко освещенном зале приемов Зануду окружил межпланетный эфир. Редкие атомы спешили изменить орбиту, лишь бы не оказаться поблизости от изгоя. Чему удивляться? Царедворцы – народ нежный, трепетный, с исключительно развитым верхним чутьем. И заговорить не с кем, и уйти нельзя – явился по высочайшему приглашению. Его величество возжелали видеть отставного лейтенанта. Если судить по поведению господ в мундирах, исключительно ради того, чтобы лично огласить смертный приговор.

Пожав плечами, Торвен принялся изучать портреты династии Ольденбургов. Лики величеств и высочеств, прописанные маслом, взора не отводили, но глядели хмуро. Иного Зануда и не ожидал. Все полтора года, минувшие со дня его возвращения в Копенгаген, он провел тихо и незаметно, общаясь лишь с семьей – и с Эрстедами. Родня забыла о нем, старые знакомцы никак не могли найти дорогу к его дому.

Даже письма стали приходить реже.