Мексиканская готика

Ноэми было жалко всех, похороненных здесь, впрочем, как и живущих в Доме-на-Горе. Тоже ведь как мертвецы… Она наклонилась, посмотрела на одну надгробную плиту, потом на другую и нахмурилась.

– Почему все они отмечены тысяча восемьсот восемьдесят восьмым годом? – спросила она.

– Ближайшая отсюда шахта до независимости Мексики управлялась испанцами, и на многие десятилетия ее забросили – считали, что там осталось мало серебра. Но дядя Говард считал по-другому. Он привез сюда современные английские машины, большую команду англичан и начал работать. Выработки были высокими, однако через несколько лет после открытия шахты разразилась эпидемия. Она убила большинство рабочих, и их похоронили здесь, – объяснил Фрэнсис.

– А потом? Что он сделал потом? Послал за другими рабочими из Англии?

– А… нет, не было необходимости… у него всегда были и мексиканцы-рабочие, большой контингент… но они здесь не все похоронены. Думаю, в Эль-Триунфо… Но лучше спросить дядю Говарда.

Ноэми подумала, что это к лучшему. Семьи местных рабочих, скорее всего, хотели бы навещать умерших, оставлять цветы на могилах, а это было бы невозможно, учитывая, что город находится довольно далеко.

Они пошли дальше. Внимание Ноэми привлекла мраморная статуя женщины с цветочным венком в волосах. Правая рука статуи указывала на усыпальницу. Над входом большими буквами вырезано «Дойл» вместе с фразой на латинском: Et Verbum factum est[12].

– Кто это? – спросила девушка. – Просто статуя?

– Нет. Считается, что это моя двоюродная бабушка Агнес, умершая во время эпидемии. Здесь похоронены все Дойлы: моя двоюродная бабушка, мои дедушка и бабушка, кузены, – сказал он и, видимо, испытывая неловкость, замолчал.

Тишина пугала Ноэми. Тишина кладбища, тишина этого странного дома… Она привыкла к шуму трамваев и автомобилей, пению канареек, веселому журчанию фонтана во внутреннем дворике, лаю собак и мелодиям, льющимся из радио, да еще у их повара была привычка, когда он готовил, напевать серенады из фильмов.

– Здесь так тихо, – сказала она и покачала головой. – Мне это не нравится.

– А что вам нравится? – с любопытством спросил Фрэнсис.

– Мороженое запоте, фильмы Педро Инфанте, музыка, танцы и машины, – перечислила девушка, загибая пальцы. Ей также нравилось болтать, но он мог это и сам заметить.

– Боюсь, не могу особо помочь с этим. А на какой машине вы ездите?

– На самом красивом «бьюике» в мире. С откидной крышей конечно же.

– Конечно же?

– Да! Веселее ехать без крыши над головой. Волосы развеваются, как у кинозвезды. И в голову приходят всякие идеи, думаешь лучше, – сказала она, игриво взъерошив свои волнистые волосы.

Почему-то вспомнилось брюзжание отца. Тот говорил, что она слишком много внимания уделяет своей внешности и вечеринкам, вместо того чтобы заниматься учебой всерьез. Хм… как будто женщина не может делать и то и другое одновременно!

– Какие идеи?

– Идеи для моей диссертации, когда я наконец доберусь до нее, – ответила Ноэми. – Идеи, что делать на выходных, да вообще какие угодно. Мне лучше всего думается в движении.

Фрэнсис смотрел на нее, но теперь опустил глаза.

– Вы отличаетесь от своей кузины, – сказал он.

– Неужели вы тоже собираетесь сказать мне, что я темнее в смысле волос и кожи?

– Нет, – ответил он. – Я не имел в виду внешность.

– А что тогда?

– Думаю, вы очаровательны. – Его лицо исказила паника. – Не то чтобы вашей кузине не хватает очарования… Но вы очаровательны по-особенному, – быстро закончил он.

«Если бы ты только видел Каталину раньше!» – подумала девушка. Если бы он видел ее в городе, в красивом бархатном платье, с нежной улыбкой на лице и глазами, полными звезд. Но здесь, в затхлой комнате, ее глаза потухли, а болезнь, какой бы она ни была… Но, может, все не так плохо? Возможно, до болезни Каталина и здесь улыбалась своей милой улыбкой, брала мужа под руку и выводила на воздух посчитать звезды.

– Вы так говорите, потому что не видели мою маму, – беззаботно произнесла Ноэми, не желая делиться своим мнением о Каталине. – Она самая очаровательная женщина на земле. В ее присутствии я чувствую себя невзрачной и непримечательной.

Парень кивнул:

– Знаю, каково это. Вирджиль – наследник семьи, сияющая надежда Дойлов, а я…

– Вы завидуете ему?

Фрэнсис был очень худой, лицо – гипсовая маска святого, преследуемого своим мученичеством. Темные круги под глазами наводили на мысль, что он болен. А Вирджиль Дойл… тот был словно вырезан из мрамора. От него исходила сила, в то время как от Фрэнсиса – слабость. И черты лица Вирджиля – брови, скулы, полные губы – были намного привлекательнее.

Нельзя осуждать парня, если он мечтает быть похожим на красивого родственника.