Мексиканская невеста

Внезапный крик мамиты заставил всех вздрогнуть. Старая женщина, однако, быстро овладела собой. Она подумала, что ее хозяин, отец Жана — ее маленького Тоньо, — заплатил своей жизнью за эти сокровища. Она вспомнила его последнее мрачное сообщение и тут же забеспокоилась, не забыла ли чего.

Не изменяет ли ей память? Мамита медленно посмотрела вокруг. Словно какое-то далекое воспоминание освещало ей мало-помалу сумерки прошлого. Да, несколько слов, невнятно произнесенных капитаном Вальдесом… слоги, прерываемые последними предсмертными хрипами.

Старая женщина провела рукой по мокрому от пота лбу и воскликнула:

— Ах, Боже мой! Он сказал: сундучок… сундучок… там… там… самое ценное… драгоценные камни…

Она вырвала из рук Жана факел и, обезумевшая, устремилась к ящику с драгоценностями. Мамита нагнулась, осветила низ короба, стоящего на четырех ножках, и вынула оттуда какой-то квадратный предмет, покрытый ржавчиной.

— Вот он, сундучок! — громко воскликнула старая женщина. — Открой его, сын мой. Он ценней для тебя, чем все это богатство.

Озадаченный, Жан схватил протянутый мамитой сундучок. Тот был закрыт на замок. С помощью ножа молодой человек снял крышку. В ящике оказалось множество бумаг. Некоторые лежали в перевязанных тонкой бечевкой конвертах, другие, аккуратно свернутые, были сложены в стопку.

Мамита, у которой глаза сверкали, словно два черных бриллианта, приблизилась, держа факел. Жан положил сундучок на горку драгоценных камней, чтобы освободить руку. Затем он взял бумагу, развернул ее дрожащей рукой и пробежал глазами.

Внезапно из груди ковбоя вырвался крик. Лицо его страшно побледнело… Он хотел говорить, но слова застревали в горле.

Жан долго и страстно, с неописуемым выражением любви и гордости во взоре, смотрел на Хуану, потом наконец воскликнул:

— Хуана! Родная Хуана! О! Если б вы только знали!

— Говорите, мой друг, говорите! — ответила восхитительная девушка. Ее сердце отчаянно билось, в глазах читался восторг.

Окрепшим голосом Жан продолжил:

— И вы, дон Блас, слушайте! Наконец справедливость восторжествует! Слишком поздно, увы, для подвижника, павшего жертвой чудовищной лжи!

Все недоуменно смотрели на возбужденного Жана, чувствуя, что сейчас произойдет нечто очень важное.

А тот уверенным, властным тоном заговорил вновь:

— Дон Блас! Вы помните, я кричал, вопил, что мой отец невиновен! Сегодня я вам это докажу! А ты, моя мама, будь благословенна! Как и та, святая, давшая мне жизнь… Ты даруешь мне сейчас, в данный момент, честь! И вы все слушайте это свидетельство честных и великодушных противников моего отца!

«Мы, нижеподписавшиеся, удостоверяем, что французский капитан Антуан Вальдес не поддерживал никаких связей со штабом мексиканской армии и не имеет ни малейшего отношения к делу о предательстве императора Максимилиана.

Кампакса, Галладо, Диас, Рубио,

— Я знаю! Я знаю этих людей! — прохрипел дон Блас. — В них нельзя сомневаться!

— Слушайте дальше, дон Блас! Слушайте!

«Я, нижеподписавшийся, генерал, состоящий на службе в республиканской армии, бывший командующий войсковой группировкой под Керетаро, честью своей свидетельствую о том, что французский капитан Антуан Вальдес абсолютно непричастен к вероломной акции, результатом которой стала выдача нам императора Максимилиана Первого.

Эскобадо».

— Все… мне нечего сказать, — пролепетал плантатор.

— Продолжайте слушать, дон Блас!

«Клянусь честью, что капитан Вальдес не тот, кто нам за деньги выдал Максимилиана Австрийского.

Хуарес».

Сразу обессилев, дон Блас прошептал:

— Эскобадо! Честный солдат, без страха и упрека… И сам Хуарес… безжалостный человек, с каменным сердцем. Хуарес, патриот, у которого руки по локоть в крови, свидетельствует… О! Жан, мой друг, я признаю свою ошибку… позволь мне попросить прощения… склоняюсь перед памятью твоего отца! Вы никак не выказывали своего законного негодования… Вы осыпали нас благодеяниями… Жан… нет, Антонио Вальдес… у вас большое, доброе сердце. Вы достойно носите свое имя!

— Сеньор дон Блас, предательство — самое мерзкое из всех преступлений… к несчастью, ваше вполне законное чувство презрения затронуло невиновного, а всеобщее заблуждение погубило жизнь честного человека. Это была судьба.

— Да, мой друг, судьба… Ведь осуждение относилось к совершенному преступлению и имело в виду настоящего виновника…

— Этот виновник будет найден, и его злодеяние наказано.