Мелье

Жан Мелье, конечно, не предугадывал, что приведенные им (а может быть, и придуманные) нарочито грубые слова некоего премудрого простолюдина о том, что хорошо бы последних сильных мира передушить кишками последних попов, широко пойдут в ход, окажутся как бы площадным резюме его мыслей и мнении. Но выражение действительно приобрело популярность. Его по-разному употребили в дело и Вольтер и Дидро — последний в цикле стихов «Мания свободы». И вот через многие страны и пограничные кордоны долетели эти переделки и до России. Уже в 1769 году в сочинении Г.Курганона «Российская универсальная грамматика, или Всеобщее письмословие» фигурировала поговорка, смахивавшая на этот афоризм.

Но около 1820 года рука Пушкина вписала его в русскую подпольную литературу эпохи кануна восстания декабристов. Среди многих острых и злых эпиграмм в то время особенно дерзкой и бунтовщической выглядела одна. Это был пушкинский пересказ строк Дидро, которые сами были пересказом строк Мелье:

Мы добрых граждан позабавим
И у позорного столпа
Кишкой последнего попа
Последнего царя удавим.

Глава 10. Огонь

Реакционнейший французский историк Ипполит Тэн был убежден, что просветители-философы развратили народ, разнуздали его страсти. Философию XVIII века Тэн называл опасным ядом, хлебнув которого французский народ потерял всякие устои.

Не обстояло ли все наоборот? Не было ли дыхание народа тем опасным ядом, хлебнув которого либертины превратились в просветителей, идеологи классового компромисса — в идеологов революционной буржуазии?

Просветители готовили умы к великой буржуазной революции. Они произвели довольно короткий, но сокрушительный штурм старой-престарой каменной крепости. Она была уже основательно подкопана и порушена гуманистами XVI века и либертинами XVII века. Просветители XVIII века призвали на суд разума все без изъятия древние камни Европы. Революционность их и состояла прежде всего в том, что отныне разрешено было и должно было мыслить обо всем, разъять всю крепость до фундамента, ворочать каждый камень и смотреть, на чем он держится.

Штурм продолжался, строго говоря, каких-нибудь 25–30 лет. Просветительство выступило на сцену в конце 40-х годов, а к середине 70-х годов почти все идейные снаряды были выпущены. В последние лет пятнадцать перед революцией люди уже перечитывали просветителей как властителей дум своей юности. Это была поистине адская по концентрированности артиллерийская подготовка, разразившаяся на протяжении четверти века.

Картину просветительства нельзя написать одной краской. Величие их исторического дела требует от историка не дымки фимиама, за пеленой которого не разглядишь никакой трагедии, а выпуклости образов Пергамского алтаря. Историк обязан раскрыть полные великого значения битвы внутри самого просветительского воинства. Увидать не только апофеоз, но и внутреннюю противоречивость, могучие противоположные страсти, боровшиеся и сочетавшиеся в этом идейном взрыве.

Жан Мелье был не единственным, но главным, кто донес до интеллектуального погреба факел народного настроения. Он был единственным, подчеркнем еще раз, единственным революционным демократом в истории французского Просвещения XVIII века. Он был предшественником и поджигателем.

Академик А. М. Деборин нашел на редкость ясные и смелые слова: «Мелье, этот сельский священник, явился поистине провидцем приближавшейся революции. Он оказался более проницательным, чем все ученые, политики, писатели и философы того времени». Вот потому они, читая его, и дрожали от ужаса. Почти никто из них субъективно не хотел революции, не стремился к ней. Почему? Маркс объяснил это однажды очень наглядно. Господа буржуа знают, писал он, что во время революции простонародье делается дерзким и заходит слишком далеко; господа буржуа поэтому стараются, поскольку возможно, преобразовать абсолютную монархию в буржуазную без революции, мирным путем.

«Поскольку возможно»! Маркс разъяснял далее, что в конце концов это невозможно: абсолютная монархия нигде, в том числе во Франции, не желала добровольно превращаться в буржуазную, отрекаться от опоры на феодалов. Просветители были неистощимы в иллюзиях преобразовать старый мир в новый путем реформ, без революции. Чтобы обойтись без этого «простонародья», заходящего в условиях революции слишком далеко и готового на черный передел священной частной собственности, была выдвинута надежда на переворот сверху. Просвещенный, руководимый передовыми идеями и советниками король проведет мудрые реформы! За этим миражем гналось большинство просветителей. Жизнь же давала им жестокие щелчки. Людовик XVI во Франции, так же как Фридрих II в Пруссии, Екатерина II в России и другие монархи, охотно слушали их медоточивые речи, улыбались, кое-что предпринимали, но никак не переходили на сторону буржуазии против феодалов. На горьком опыте оказывалось, что все-таки не обходится дело мирным путем.[3]