Мельин и другие места

— О чем, о чем — о детях вестимо! У тебя, я знаю, уже двое-трое точно есть, да и у каждого из вас по выводку.

— Ну и что? — смутить Рохху было невозможно. — У тебя у самого их целая куча, да каждый год по одному прибавляется — и откуда только силы берутся? Уж не кроличьей ли настойкой ты пользуешься, а?

Новый взрыв хохота.

— Мне никаких настоек не нужно, да и не о том я! Про детей надо думать! Наплодить-то вы наплодили, а о том, как им дальше жить не думаете! Вот ты, Хурон, что ты своим сыновьям оставишь…

Дальше Олмер не слушал. Веселье точно ветром сдуло. Он этого не хотел, но слова Ганнера вновь заставили его вспомнить о своем недавно родившемся сыне. Маленький, пронзительно кричащий живой комочек постоянно стоял у него перед глазами с тех самых пор, как он покинул Дэйл полгода назад, и дело было не в любви. Он видел сына всего один день, но радость того дня омрачилась страхом, родившимся задолго до этого. Страхом, уходящим корнями в историю его рода на тысячелетия. Олвэн на руках матери выглядел таким живым, что сама мысль о смерти в его присутствии казалась кощунством, но… Не думать об этом он не мог. Давно не мог. Ведь Олвэн был обречен. Так же как и его отец. Так же как и все они — все люди.

«Смерть — это Его Дар, Олмер, Дар Единого своим детям, — сказал однажды Делвэн, отец его отца, — но захочешь ли ты преподнести его своему ребенку? А ведь именно это Он и сделал — дал нам возможность дарить жизнь, а после — менять ее на Его дар!»

Он гнал эти мысли прочь, но они возвращались снова и снова. Тогда, пятнадцать лет назад, Олмер не смог ответить на вопрос деда, но сейчас бы ответил. Только подержав на руках своего собственного сына он понял весь ужасный смысл тех слов, и понял, что чувствовал его отец, держа его самого. И спасти от этого чувства бессилия не могло ничто. Ни золото, ни сила, ни власть, ни кровь.

«Я не могу избежать этого Дара, и не могу избавить от него тебя, Олвэн. Только Перворожденным дано право на вечную жизнь, не Последующим, но разве это справедливо — дарить одному ребенку бессмертие, а другому — смерть? Разве это справедливо!?»

И, может, ему только показалось, но он вновь услышал тот самый голос:

«Не-е-е-е-ет».

…Конец

1723 год по летоисчислению Шира. Западный Эриадор. Серая Гавань.

На холме, с вершины которого открывается вид на Серую Гавань, стоит человек. Невысокая, словно бы скорченная фигура, левая рука в боевой перчатке устало сжимает эфес меча, правая теребит рукоять метательного ножа на груди. Длинные спутанные волосы треплет ветер — шлема воин не носит. Грубое некрасивое лицо хмуро, хотя, возможно, в этом следует винить темное небо, затянутое пепельными тучами. Или темные времена, наступившие в Средиземье?

«Пожалуй, и то и другое. И я, Санделло, приложил к этому руку. Основательно приложил».

Со стороны могло показаться, что воин горбится, хотя на самом деле он «вытянулся в струнку». Санделло усмехнулся. Уж кому-кому, а ему вытягиваться бесполезно. Но надо. Он военачальник, а потому должен излучать силу и уверенность, даже если не чувствует ее. Даже если в душе тьма, с которой не сравнится небу над головой. Даже если…

«Ну хватит! Ты сделал выбор, и сделал давно, так что нечего строить из себя раскаявшегося грешника!»

Он и не строит. Поздно строить. Но поздно ли раскаиваться?

Свинцовое небо. Тусклое солнце в ожерелье наливающихся чернотой облаков. И город, словно бы светящийся под этой тьмой. Последнее препятствие на их пути. Или Его пути?

Из-за холма показался новый отряд. Ангмарцы. Черные лошади, черные плащи, железные лица. А что в душах? Предвкушение победы? Волнение перед битвой? Страх смерти? Они ведь люди, хотя и пытаются быть… Кем? Похожими на Него? На Короля-без-Королевства?

Слишком много вопросов. Невыносимо! Санделло стиснул нож. Метнуть бы в кого-нибудь. Убить кого-нибудь… Вот только нельзя, потому что убить хочется себя. За то, что не помешал! За то, что поверил, хоть и не хотел верить! За то, что… За ВСЕ! За все, что сделал и чего не сделал! Но поздно. Уже поздно. Уже бесконечно поздно…

— Санделло!

Воин оторвал взгляд от крепости, которую им не сегодня-завтра придется штурмовать. Отон. Значит, хегги и ховрары уже на подходе.

— Приветствую, — горбун пожал крепкую руку. Руку человека. «А Он уже давно не подает руки». — Как переход?

Воин в вороненых доспехах пожал плечами. Ясно. Никаких проблем, чего и следовало ожидать. Единственная проблема перед ними. «Единственная ли?»

— А Он? — Отон, как и многие другие, после смерти гондорского короля называл Олмера только так. Естественно, когда того не было рядом.

— Прибудет вечером. Вместе с орками. И остальными.

— Я слышал, Аннуминас взяли быстро.