Мелькнул чулок

По ночам, лежа в объятиях Фрэнка или наблюдая, как он ходит по комнате, спокойный, исполненный достоинства, она ощущала, как волна искушения вновь поднималась в ней. Эта поразительная мощь словно манила Энни отдаться целиком, положиться только на нее, черпать мужество, которого девушка больше не могла обрести в себе одной. Она ощущала трепет беспомощности, женского голода, выбивающий ее из колеи – ведь Энни так долго полагалась только на себя. Только теперь земля была выбита из-под ног. И все из-за Фрэнка. Словно изменившая направление орбита, о которых говорила Марго, жизнь Энни вышла из-под контроля. И теперь единственная опора, к которой могла стремиться Энни, был тот самый человек, внесший столько хаоса в ее существование.

Но Фрэнк не мог этого знать, он и не подозревал, какое смятение вызвало в жизни Энни его появление. Особенно остро эти вопросы мучили Энни теперь, когда она разрывалась между вновь открывшейся карьерой и бесконечным желанием получить что-то, стоящее вне личных амбиций, кино или театра. Должна ли Энни освободить Фрэнка, предоставив его собственной судьбе? Но сама Энни понимала, что с каждым днем все больше принадлежит ему. Похоже, обратной дороги не было – Энни бесповоротно попала под власть чар Фрэнка Маккенны.

Видя, что Энни вновь дрожит, хотя вода была довольно теплая, Марго нахмурилась.

– Выходи, – велела она, протягивая тонкую руку, чтобы вытащить Энни. – Думаю, на сегодня достаточно.

Она помогла Энни выйти, расстелила полотенце на нагретом солнцем кафеле.

– Болит что-нибудь? – спросила она, потянувшись за бутылкой с лосьоном. – Скажи правду.

– Ну, из-за твоего сумасшедшего цирка я ушибла лоб, – пробормотала Энни, поеживаясь от прикосновения прохладных ладоней, втирающих в плечи лосьон.

– Нет, серьезно, – настаивала Марго, чутко прислушиваясь к интонациям голоса Энни.

– Нет, – объявила Энни, – чувствую себя великолепно.

– Так и должно быть! – кивнула Марго, продолжая втирать лосьон в ноющую точку на пояснице, чуть выше купальных трусиков Энни.

Расслабившись под умелыми пальцами, Энни думала, что Марго, как всегда, будет сейчас во всем винить себя, будет сетовать на то, что слишком утомляет пациентку, хотя прекрасно знает сама, что ее советы всегда справедливы и верны.

Потом Марго пустится в рассуждения на очередную интеллектуальную тему, касающуюся работы Дэймона или Энни, и станет говорить, что всем надоела, хотя это и было неправдой. Марго, очевидно, думала только об Энни, о ее душевном и физическом комфорте. Измученное тело Энни было теперь знакомо Марго, как свое собственное, каждым сеансом массажа она словно возвращала Энни здоровье. Постоянное внимание, сочувствие и беспокойство за Энни говорили о ее искренней привязанности. Иногда Энни спрашивала себя, а легко ли Марго быть доброй и внимательной – ведь носила же она в своей душе эту необъяснимую печаль. Меньше всего она думала о себе, растворяясь в друзьях, став им опорой.

А может быть Марго от природы наделена этим бесконечным терпением?

Энни не могла понять. Она знала только, что Марго поистине послана провидением – неизвестно, как бы Энни пережила эти последние семь недель.

Ее замечания о Прусте стали первым шагом в подготовке Энни к роли Дейзи. Раньше Марго помогала Дэймону в работу над сценарием, теперь же делала все возможное, чтобы помочь Энни глубже заглянуть в себя, найти средства, которые бы помогли создать образ женщины, стремившейся к самоуничтожению, и одновременно вернуть актрисе уверенность в себе и профессиональных возможностях.

Эта двойная задача, истощавшая нервы Энни, требовала от Марго исключительного ума и такта. Но бремя, которое девушки несли вместе, только сближало их друг с другом.

Теперь они стали больше, чем друзья. Дэймон обращался с обеими, как с собственными дочерьми и даже, приглашая к столу, кричал:

– Дети, к столу…

Девушки и в самом деле чувствовали, что их связывает нечто вроде кровного родства. Они словно обрели друг друга, стали сестрами и как все сестры, никогда не поверяли друг другу самые важные секреты, но проводили долгие молчаливые часы в компании друг друга – и слова были им не так уж необходимы.

Энни никогда не говорила с Марго об Эрике Шейне, хотя чувствовала, что та знает, кто стал источником всех несчастий подруги. По невысказанному согласию Марго тоже никогда не упоминала о трагедии, произошедшей в те далекие беззаботные дни в Айове, хотя Энни подозревала, что сердце Марго изранено так же, как ее собственное, и это еще больше скрепляло родство их душ.

Для обеих стало вполне естественным называть друг друга «сестрами», а Дэймона – «папкой» или «папочкой». Это обращение вычитано Марго, кажется, у Лоуренса.

За эти семь коротких недель они стали маленькой семьей, почти такой же реальной для Энни, как дружное трио в Ричлэнде – она сама, Гарри Хэвиленд и мисс Дайон.