— А вот слушайте. Слышали, что недавно у Николая Ивановича мужики ветчину украли? Ну, так стихи называются «Ветчинный допрос». Урядник «хорошо» допрашивал, — пояснил он.
Все приготовились слушать, заранее улыбаясь. Уля вынул несколько исписанных листков из кармана и подал знак к молчанию.
— «Ветчинный допрос», — начал он громко.
Все опять улыбнулись.
продолжал Уля, сдерживая улыбку, —
— Скандировано прекрасно! — сказал дьякон.
— Ну, слушайте, слушайте:
При этих словах все покатились со смеху. Но вдруг на дворе загамели собаки и послышался звон колокольчиков. Все бросились к окну.
— Алексей Михайлович… Коротаев… — забормотал Капитон Николаевич и опрометью бросился на крыльцо встречать настоящего помещика.
Коротаев был действительно «настоящий» помещик, то есть постольку, поскольку очень многие из елецких немелкопоместных могут считаться людьми с состоянием. У него было около шестисот десятин, небольшой крахмальный завод, но была и кипа извещений от дворянского банка, в которых очень вежливо, но и очень внушительно напоминалось, что срок процентам тогда-то. Такие извещения всегда влекли за собой поездки к «скотине» Обухову, и поездки эти были «крайне неприятны»… Согласитесь, господа, что неприятно же человеку с гербом («турухтан на синем поле»), человеку, «к во-ро-там которого это животное прежде не посмело бы в шапке подъехать», бывшему гусару, образованному господину, играющему в любительских спектаклях, — ехать к Обухову и несколько часов крайне неестественно держаться… да, неестественно — как же иначе? Ведь неловко, черт возьми!
Приедешь к нему, к этому Обухову, — дома нет, на «футорь» поехал. Нечего делать — извольте дожидаться! Наконец приезжает.
— А, Алексею Михайловичу! Почтение («ласков, скотина!»).
— Здравствуйте, Вукол Матвеевич. («Матвеевич»! как это вам нравится!) Дело есть («без обиняков стараешься приступить»).
— Дельце-с? Что ж, слава богу! Без делов жить — в опорках быть!
— Мне, видите ли, любезный, товарищ должен («соврешь поневоле») несколько тысяч и до сих пор не возвращает. Я ему пишу, что мне самому крайне… то есть не крайне, но, во всяком случае, нужны деньги… то есть теперь нужны (весной я бы его и не стал беспокоить, — у меня будет до пятнадцати тысяч), а он гырт, что сейчас не может.
— Не может? А-а, как же так можно! Нехорошо, не но товарищески… («Как будто слушает, верит и сочувствует»).
— Ну да, конечно… Так что вот я по пути… завернул к вам… не знаете ли, где достать?
Обухов делает вид, что задумывается.
— Достать? Достать, миленький, трудно… По нынешним временам…
— Ну, полно, полно, Вукол Матвеевич («поневоле, знаете, приходится допускать фамильярности»).
Обухов вздыхает.
— Ничего не поделаешь, миленький.
— Да вы… может быть, сами дали бы… Мне ведь, собственно, не нужны… но, во всяком случае… (чтобы скрыть неловкость, приходится блуждать глазами по потолку, затягиваться папироской и качать ногой).
— Я? — изумляется Обухов. — Какие же у меня деньги?
— Да ну, полоно, полно. Ведь можно?
— Нет, — отвечает с глубоким вздохом Обухов, — нельзя… нельзя, миленький.
— Нельзя на небо влезть, — говорит ваша умная купеческая пословица.
— На небо-то на небо, а денег-то достать трудно… Ох, как трудно по нынешним временам…
— Будто бы трудно?
— Трудно, миленький!..
В конце концов «скотина» дает, но ведь «это мучение»!..
…Таким образом, de facto Коротаев был очень мелкопоместный, но по типу вовсе не принадлежал к такому разряду помещиков…
Поэтому и к Капитону Николаевичу он попал случайно. Он помнил, что этот Шахов звал его, усиленно звал на Знаменье, и, проснувшись в этот день, невольно вспомнил его. «Проветриться, что ли? — подумал Коротаев, сидя у себя в кабинете. — Кстати, куплю у него партию картофеля — он, вероятно, в долг даст».
Результатом таких размышлений был крик:
— Иван!
Вошел лакей Иван.
— Позовите кучера Василья.
Явился Василий и стал у двери. Барин покачивался в качалке.
— Сегодня я выезжаю, Василий.
— Слушаю-с.
— Ты со мной поедешь.
— Слушаю-с.
Барин улыбнулся.
— Что это у тебя, Василий, за солдатская привычка: «сллушаю-с», — сказал он ласково, как многие из помещиков говорят с кучерами.
Василий растянул рот до ушей в подлую улыбку.
— Каких же запрягать прикажете, Алексей Михалыч?