Мельник из Анжибо

— Эдуард! — воскликнула Марсель, покрывая поцелуями личико спящего сына. — В книге судеб было записано, что тебе выпадет прекрасный и, быть может, счастливый жребий не унаследовать богатства и высокого положения твоих предков! Так в один день гибнут состояния, накопленные за века! И так вот бывшие владыки мира, увлекаемые скорее неизбежностью, нежели собственными побуждениями, берут на себя выполнение предначертаний мудрости господней, которая помимо нас старается об уравнении возможностей всех людей. Да будет тебе дано понять впоследствии, дитя мое, что этот высший закон спасителен для тебя, ибо он определяет тебе место среди овен, коих Христос держит от себя одесную, и отделяет от козлищ, кои находятся ошую от него. Господи, ниспошли мне силы и мудрость, необходимые, чтобы сделать из этого ребенка человека! Сделать из него патриция я могла бы, не прилагая никаких усилий, все совершило бы за меня богатство. Ныне же я нуждаюсь в озарении и вдохновении! Боже, боже! Ты возложил на меня эту высокую обязанность, и ты не оставишь меня!

«Анри! — писала она несколько минут спустя. — Мой сын разорен, его дед и бабка разорены. Отныне мой сын неимущ! Он мог бы быть недостойным и презренным богачом. Теперь надо сделать из него мужественного и благородного бедняка. Эту миссию провидение возложило на вас. Станете ли вы еще говорить о том, что вам надлежит покинуть меня! Не полагаете ли вы, что ребенок, прежде стоявший препятствием между нами, теперь еще сильнее скрепит наш союз и, дорогой нам обоим, освятит его? Если только вы не разлюбите меня за год, Анри, кто сможет теперь воспрепятствовать нашему счастью? Будьте мужественны, друг мой, уезжайте. Через год вы найдете меня в какой-нибудь хижине здесь, в Черной Долине, неподалеку от Анжибо».

Марсель написала эти несколько строчек в восторженном состоянии. Лишь когда ее перо начертало: «Если только не разлюбите меня за год…», чуть заметная улыбка придала ее чертам какое-то особенное, не поддающееся описанию выражение. Она присоединила к своей записке письмо свекрови, для того чтобы Лемору были ясны все обстоятельства, и, запечатав вместе оба послания, положила пакет в карман своего платья, уверенная в том, что скоро увидит мельника, а может быть, и самого Лемора, одетого в крестьянский костюм, который, кстати сказать, очень ему шел.

Безумная спала весь день. Она была в жару, но так как в течение двенадцати лет лихорадка не оставляла ее ни на один день, окружающие сочли этот беспробудный сон, прежде никогда за нею не наблюдавшийся, признаком благоприятного перелома. Лекарь, вызванный из города, видел ее не в первый раз и сейчас не нашел ухудшения сравнительно с ее обычным состоянием. Роза, поуспокоившись, снова поддалась невинным искушениям молодости и принялась неторопливо и очень старательно наряжаться. Она хотела быть одетой просто, чтобы не перепугать Большого Луи, выставив напоказ свое богатство; вместе с тем она хотела быть изящной, чтобы нравиться ему. Поэтому она проявила чрезвычайную изобретательность в подборе различных частей своего наряда, и ей удалось одновременно иметь непритязательный вид скромной дочери полей и сиять красотою небесного ангела.

Избегая отдавать себе в том отчет, она, среди всех треволнений, испытывала некоторый трепет при мысли, что такой веселый день может быть для нее потерян. В восемнадцать лет не откажешься без сожалений от возможности целый день кружить голову влюбленному в тебя мужчине, и бессознательный страх, что все сегодня расстроится, примешался к искреннему и глубокому огорчению Розы из-за сестры. Когда Роза появилась на праздничной обедне, Луи давно уже ждал ее прихода. Он выбрал себе такое место, чтобы ни на мгновение не терять ее из виду. Роза как бы случайно оказалась возле Большой Мари, и он умилился, увидев, что она подложила мельничихе на скамью свою красивую шаль, несмотря на возражения доброй старушки.

После службы Роза ловко подхватила под руку бабушку, которая обычно не отходила от мельничихи, своей давнишней приятельницы, когда ей выпадало удовольствие повидаться с нею. Удовольствие это повторялось год от года все реже, так как с возрастом расстояние между Бланшемоном и Анжибо становилось для обеих почтенных особ все труднее преодолимым. Матушка Бриколен была большая любительница покалякать о том о сем. Невестка же, по ее выражению, постоянно «затыкала ей рот», и потому теперь она говорила без умолку, изливая целый поток слов на мельничиху, а та, более спокойная нравом, но искренне привязанная к своей подруге юности, терпеливо слушала ее, отвечая, когда в том была нужда.

Роза надеялась таким образом ускользнуть на весь день из-под надзора матери и уклониться от общения с прочими родственниками, поскольку бабушке было гораздо больше по душе беседовать с простыми крестьянами, которым она считала себя ровней, нежели с выскочками, составлявшими ее семейство.