Мельница на Флоссе

Ее душили слезы, в лице появилось что-то детское. Если Мэгги не была охвачена гневом, на нее всякое ласковое или сердитое слово действовало, как на маргаритку — луч солнца или тень от тучки: желание быть любимой всегда будет склонять ее к покорности, как это было в детстве на старом чердаке. Слова Мэгги нашли отклик в душе Тома, но он выразил свои братские чувства так, как это ему было свойственно. Мягко опустив руку на плечо Мэгги, он произнес тоном доброго наставника:

— Послушай, Мэгги. Вот что я хочу тебе сказать. Ты ни в чем не знаешь меры — у тебя нет ни благоразумия, ни самообладания, и при этом ты убеждена, что умнее всех, и не терпишь, когда тобой руководят. Вспомни, я не хотел, чтобы ты работала. Тетушка Пуллет с радостью приняла бы тебя под свой кров, и ты жила бы, как тебе подобает, в кругу родных, а там я смог бы предоставить тебе и матери свой дом. Это всегда было моим желанием. Я мечтал, что моя сестра будет леди, и я заботился бы о тебе, как того хотел наш отец, пока тебе не представилась бы хорошая партия. Но мы с тобой ни в чем не сходимся, и ты всегда поступаешь по-своему. Хотя, кажется, здравый смысл должен был подсказать тебе, что брату, который больше тебя знает жизнь и людей, виднее, что подобает и приличествует его сестре. Ты сомневаешься в моей доброте и не сознаешь, что я стремлюсь к твоему благу, к тому, что я считаю для тебя благом.

— Да… я знаю… дорогой Том, — сказала Мэгги, силясь удержать слезы, но все еще всхлипывая. — Я знаю, ты готов очень многое для меня сделать. Я вижу, как ты работаешь, как не щадишь себя. И я полна благодарности. Но, право же, не во всем я могу следовать твоим советам: мы с тобою так непохожи друг на друга! И ты не понимаешь, как иной раз меня задевает то, что тебя оставляет равнодушным.

— Понимаю. Очень хорошо понимаю! Нужно быть совершенно равнодушной к чести семьи и к собственному доброму имени, чтобы принимать тайные ухаживания Филипа Уэйкема. Не будь у меня других причин с отвращением относиться к этому союзу, я и тогда не потерпел бы, что имя моей сестры как-то связывают с именем человека, отцу которого настолько ненавистна мысль о нашей семье, что знай он о намерениях сына, он с презрением оттолкнул бы тебя. Мне казалось, то, что произошло у тебя на глазах перед смертью отца, должно навсегда отвратить твои мысли от Филипа Уэйкема. Так было бы с кем угодно, Мэгги, но за тебя я не поручусь. Я ни в чем за тебя не поручусь. То ты находишь удовольствие в каком-то нелепом самоотречении, то у тебя не хватает решимости противиться тому, что сама находишь дурным.

В словах Тома была заключена жестокая правда — та твердая скорлупа правды, которая только и доступна умам холодным и лишенным воображения. Мэгги всегда сжималась от прямолинейности его суждений: все в ней восставало против них, и в то же время она чувствовала себя униженной — казалось, он подносил ей зеркало, отражавшее все ее слабости и безрассудства. Это был словно пророческий голос, предрекавший ее будущие падения, — а между тем она, в свою очередь, судила Тома, мысленно повторяя себе, что он ограничен, несправедлив, что ему непонятны те душевные стремления, которые являлись источником всех прегрешений и безумств, делавших ее жизнь в глазах Тома цепью бессмысленных загадок.

Мэгги ответила не сразу: слишком переполнено было ее сердце. Она села и облокотилась на стол. Тщетно было пытаться установить с братом душевную близость. Разве она не встречала всегда отпор? Слова Тома внесли смятение в ее чувства, воскресив в памяти последнюю сцену между отцом и Уэйкемом, и мало-помалу все ее нынешние огорчения отступили перед этим тягостным, но священным воспоминанием. Нет! Она не относится к таким вещам с легкомысленным равнодушием. Том не смеет обвинять ее в этом. Она обратила к нему печальный, задумчивый взгляд и сказала:

— Я знаю, Том, слова мои бессильны переубедить тебя. Но, поверь, мне не так чужды твои чувства, как тебе кажется. Я понимаю не хуже тебя, что при тех отношениях, которые сложились с отцом Филипа, — все иные основания я отвергаю, — было бы неразумным, было бы преступным питать надежды на брак, и я давно уже перестала думать о Филипс как о будущем муже… Я говорю тебе правду, и ты не смеешь мне не верить. Ведь я сдержала данное тебе слово: ты не можешь упрекнуть меня во лжи. Я не только не буду поощрять Филипа, но сразу же дам ему понять, что между нами немыслимы никакие иные отношения, кроме дружеских. Ты вправе думать, что мне недостает твердости, но по крайней мере не казни меня презрением за те проступки, которых я еще не совершила.

— Хорошо, Мэгги, — сказал Том, смягченный ее словами. — Я не стану упрямо стоять на своем. Взвесив все доводы, я должен согласиться, что разумнее всего тебе встретиться с Филипом, раз Люси желает, чтобы оп бывал у них в доме. Я верю тому, что ты говоришь; точнее, я знаю, что ты сама в это веришь. Мне только хотелось предостеречь тебя. От кого, как не от тебя, зависит, чтобы я был тебе добрым братом?