Мельница на Флоссе

Пока он шел к дому, устремив глаза на вертящееся с шумом мельничное колесо, к воротам приблизилась хорошо Знакомая нам высокая темноглазая девушка и остановилась, глядя на брата. Сердце ее отчаянно билось. С детских лет он внушал ей безграничный страх — тот страх, что рождается в нас, когда мы любим человека неумолимого, безжалостного и непреклонного, образ мыслей которого для нас неприемлем, но чье отчуждение, однако же, непереносимо. Этот страх, так глубоко укоренившийся в ней, терзал Мэгги; но ничто не могло сейчас поколебать ее решимость вернуться к брату — единственному защитнику, данному ей судьбой.

Преследуемая воспоминаниями о собственной слабости, измученная мыслями о причиненном ею горе, Мэгги в своем глубоком унижении почти желала выслушать суровые упреки Тома, желала склониться в безропотном молчании перед его резким, беспощадным осуждением, против которого она некогда так восставала: теперь это казалось ей более чем справедливым, ибо кто был слабее, чем она? Она надеялась, что присутствие тех, чьи слова и взгляды явятся отражением ее собственной совести, послужит поддержкой лучшим ее намерениям; и как смиренно, с каким искренним покаянием примет она эту поддержку!

Мэгги пришлось на день задержаться в Йорке из-за приковавшей ее к постели головной боли, которая была естественным следствием страшного напряжения предшествующих суток. На ее лице и в глазах еще сохранялись следы физических страданий, и вид у нее — она оставалась все в том же платье — был жалкий и несчастный. Подняв щеколду, она медленно вошла в ворота. Том в эту минуту подошел к плотине и не расслышал скрипа порот — его заглушила ревущая вода. Но вот он повернулся, поднял глаза и увидел сестру. Ее жалкий, растерянный вид, казалось, подтверждал худшие его предположения. Побледнев и задрожав от гнева и отвращения, Том остановился. Мэгги тоже остановилась и трех шагах от него. Она прочла ненависть на его лице, почувствовала, как эта ненависть пронизывает ее насквозь, но принудила себя заговорить.

— Том, — еле слышно начала она, — я вернулась к тебе, я вернулась домой, в единственное оставшееся мне прибежище, чтобы нее рассказать тебе.

— Мой дом для тебя закрыт, — содрогаясь от ярости, ответил он. — Ты опозорила всех нас, опозорила имя отца. Ты стала проклятьем для лучших своих друзей. Ты вела себя вероломно, низко. Для тебя не существует никаких преград, ничего святого. Теперь, что бы с тобой ни случилось, я умываю руки. Я отрекаюсь от тебя.

В эту минуту в дверях показалась миссис Талливер. Она словно остолбенела, потрясенная внезапным появлением Мэгги и словами Тома.

— Том, — сказала Мэгги уже с. большей твердостью, — я не так виновата, как ты думаешь. Я не хотела поддаться своему чувству. Я с ним боролась. Лодку отнесло гак далеко, что мне не удалось вернуться во вторник. Я вернулась, как только смогла.

— Больше я ничему не верю, — сказал Том, постепенно переходя от гневного возбуждения первых минут к ледяной непреклонности. — Ты тайно поддерживала отношения со Стивеном Гестом, как когда-то с другим. Он виделся с тобой в Бассете, когда ты гостила у тети Мосс, вы гуляли там с ним вдвоем; должно быть, ты вела себя так, как ни одна порядочная девушка не стала бы вести себя с женихом своей кузины — иначе никогда не случилось бы то, что произошло. Люди в Лукрете видели, как вы плыли мимо; вы проплыли и мимо всех других селений. Вы знали, что вы делаете. Ты воспользовалась Филипом Уэйкемом как ширмой, чтобы обмануть Люси, которая была тебе таким верным другом. Иди и полюбуйся на дело своих рук: она тяжело больна, ни с кем не разговаривает, мать не смеет показаться ей на глаза, чтобы не напомнить о тебе.

Мэгги словно оцепенела — истерзанная душевными муками, она уже не могла провести границу между своим действительным проступком и гневными обвинениями Тома; еще меньше она была способна оправдывать себя.

— Том, — сказала она, до боли стискивая под плащом руки и снова заставляя себя говорить. — Какова бы ни была моя вина, я горько раскаиваюсь. Я хотела бы искупить ее. Я все перенесу. Мне нужна поддержка, которая поможет мне остаться на правильном пути.

— Ничто тебе не поможет, — с жестокой горечью воскликнул Том. — Ни честь, ни религия, пи естественное чувство благодарности. А он — он заслуживает того, чтобы его пристрелили, и если бы не… Но ты в десять раз хуже, чем он. Мне глубоко ненавистны и ты сама и твое поведение. Ты говоришь, что старалась побороть свои чувства, — не верю! Мне тоже пришлось бороться с чувствами. Однако я подавил их. Моя жизнь была более суровой, чем твоя, но я нашел утешение в том, что выполнял свой долг. В моих глазах тебе нет оправдания. У меня есть понятие о том, что хорошо и что дурно, и пусть все это знают. Если тебе что-нибудь понадобится, извести об этом мать. Нуждаться ты не будешь, о деньгах я позабочусь, но в моем доме тебе нет места. Мне невыносимо видеть тебя; достаточно и того, что мне предстоит жить с мыслью о твоем позоре.