Мельница на Флоссе

Когда Мэгги вернулась от пастора Кена, миссис Талливер уже дожидалась ее с новостями о неожиданной позиции, которую заняла тетушка Глегг. До тех пор, пока о Мэгги не было никаких вестей, ставни в доме миссис Глегг были наполовину закрыты, а занавески спущены. Она нисколько не сомневалась, что Мэгги утонула: легче было поверить в это несчастье, нежели допустить, что ее племянница и наследница совершила что-либо, задевающее семейную честь в самой чувствительной ее точке. Когда же миссис Глегг узнала наконец от Тома о возвращении Мэгги и уразумела из его слов, какое объяснение та дала своему отсутствию, она осыпала племянника суровыми упреками за то, что он позволил себе предположить бог знает что о сестре, когда его никто к тому не принуждал. Если мы не станем защищать свою кровную родню, пока она сохраняет хотя бы подобие чести, кто же тогда, скажите на милость, защитит ее? Не в обычае Додсонов было так легко мириться с мыслью о том, что кто-нибудь из родни совершил проступок, который повлечет За собой изменение завещания. И хотя миссис Глегг еще в те времена, когда никто не проявлял подобной дальновидности, рассуждая о будущем Мэгги, пророчила ей недоброе, все же честь племянницы была для нее бесценным сокровищем, и она не могла допустить, чтобы близкие люди, играя на руку тем, кто хочет лишить девушку доброго имени, выбрасывали ее из родного гнезда и отдавали на поругание всему свету; пусть они повременят по крайней мере до тех пор, пока Мэгги со всей очевидностью не станет позором семьи. Обстоятельства были беспримерные — на памяти миссис Глегг ни с одним из Додсонов не приключалось ничего подобного; но то был случай, когда свойственная ей сила характера, наследственная честность и верность клану слились воедино, как это не раз бывало и в денежных делах, где она неизменно соблюдала высокую справедливость. Так как мистер Глегг, несмотря на всю свою доброту, целиком стал на сторону Люси и был не менее жесток в своем осуждении Мэгги, чем сам мистер Дин, миссис Глегг насмерть поссорилась с ним и, негодуя на свою сестрицу Талливер, которая не сразу явилась к ней за помощью и советом, с утра до ночи сидела запершись в своей комнате с неизменным Бэкстером в руках и до тех пор отказывалась принимать посетителей, пока ее муж не принес от мистера Дина известие о письме Стивена. Тогда, обретя надежные боевые позиции, она отложила Бэкстера и приготовилась встретить всех, кому только угодно будет к ней пожаловать. В то время как миссис Пуллет могла лишь, покачивая головой, лить слезы и повторять, что лучше бы умер кузен Эббот и что вообще любые похороны она предпочитает случившемуся, поскольку такого у них в семье никогда не бывало, и непонятно, как теперь себя вести и как показаться в Сент-Огге, где знакомым все об этом известно, — миссис Глегг тешила себя надеждой, что мисс Вул или еще кто-нибудь явится к ней с баснями о ее родной племяннице — и уж она сумеет дать отпор неосмотрительной гостье.

Она снова обрушила град упреков на Тома, и суровость их возросла в той же степени, в какой укрепились ее нынешние позиции. Но Том, как и все закосневшие в своей непреклонности люди, при первой же попытке поколебать его упорство еще более в нем утвердился. Бедный Том! Он судил в пределах своего понимания и сам немало страдал от этого. На основании всей жизни Мэгги, в течение многих лет проходившей у него перед глазами (а в зоркости своих глаз Том никогда не сомневался), он сделал вывод, что его сестра — существо крайне неуравновешенное, с пагубными наклонностями, и ради ее же блага с ней не следует быть снисходительным; чего бы это ему ни стоило, он будет полагаться только на то, чему сам был свидетелем. Том, как и каждый из нас, был ограничен рамками своей натуры; образование, которое он получил, скользнуло по нему, лишь слегка его отполировав. Если вы склонны строго судить его за суровость, я позволю себе вам напомнить, что только широкий умственный кругозор приводит людей к терпимости. Отвращение Тома к Мэгги было тем более сильным, что в самом раннем детстве, когда они, держась за руки, переплетали свои крохотные пальчики, их связывала нежная любовь, а в позднейшие времена — единый долг и единое горе: вот почему теперь вид ее, как он ей и сказал, был ему особенно ненавистен. В этом представителе семьи Додсонов тетушка Глегг столкнулась с характером более сильным, нежели ее собственный, — характером, в котором родственные чувства, утратив оттенок приверженности к клану, окрасились непомерной личной гордостью. Миссис Глегг признавала, что Мэгги заслуживает наказания — не такова она была, чтобы отрицать это: она-то знала, как надлежит вести себя, — но наказание должно соответствовать совершенному проступку, а не поклепу, возводимому чужими людьми, которые, быть может, рады случаю возвеличить этим свою родню.