Мельница на Флоссе

За два дня до получения письма Мэгги в последний раз была в доме пастора. Сильные дожди, конечно, помешали бы ей ходить туда, но были к этому и другие причины. До пастора Кена сначала доходили лишь неопределенные слухи о том, какой оборот приняли клевета и сплетни, чернившие имя Мэгги, но недавно он подробно услышал обо всем от одного из своих прихожан, который настойчиво убеждал его отказаться от бесплодной борьбы и не упорствовать в неблагоразумной попытке сломить общественное мнение прихода. Не знавший за собой никакой вины пастор Кен склонен был упорствовать и дальше, не желая уступать возмутительному, заслуживающему презрения духу злословия, который царил в приходе; но в конце концов на него повлияли соображения об особой ответственности, налагаемой на него духовным званием и обязывавшей его избегать даже видимости греха — той самой видимости, которая зависит от уровня окружающих нас умов. Там, где умы низменны и грубы, круг этой видимости соответственно расширяется. Быть может, думал пастор Кен, в нем говорит упрямство; быть может, его долг — подчиниться. Люди добросовестные почитают своим долгом избирать самый трудный путь, а пастору Кену труднее всего было идти на уступки. Он решил, что должен посоветовать Мэгги на время покинуть Сент-Огг, и приступил к выполнению этой трудной задачи со всей возможной деликатностью, дав ей понять в самых уклончивых выражениях, что его намерение поощрять ее дальнейшее пребывание здесь породило разлад между ним и его прихожанами, и разлад этот может помешать ему в дальнейшем выполнять обязанности священника. Он просил ее позволения написать одному духовному лицу, его другу, который, возможно, возьмет ее гувернанткой к своим детям, а если нет, то порекомендует занятие, подходящее для такой молодой женщины, как она, в чьей судьбе он, пастор Кен, принимает живейшее участие.

Бедная Мэгги с трудом прошептала дрожащими губами: «Благодарю вас — я буду очень признательна». Она шла домой под проливным дождем; душой ее вновь овладело отчаяние. Отныне она должна стать одинокой скиталицей, должна влачить свои дни среди чужих людей, которые будут недоумевать, всегда видя ее безрадостной; ей придется начать новую жизнь, напрягая все силы, чтобы свыкнуться с окружающим, — а она так смертельно устала! Заблудшие души не имеют пристанища, не встречают поддержки; даже тот, кто склонен жалеть их, вынужден поступать жестоко. Но смеет ли она роптать? Смеет ли уклоняться от той епитимьи, налагаемой на нее самой жизнью, в которой ей дана лишь одна возможность — обратив свою греховную страсть в бескорыстную любовь к ближним, облегчать бремя других страдальцев. Весь следующий день Мэгги провела в своей уединенной комнате, темной от нависших туч и завесы дождя; Мэгги думала о будущем и, призывая на помощь терпение, боролась с собой, ибо могла ли она иначе как: в душевной борьбе обрести покой?

А на третий день — он только что незаметно для нее подошел к концу — пришло письмо, которое сейчас лежало перед ней на столе.

Письмо было от Стивена. Он возвратился из Голландии, он снова в Мадпорте — тайно от своих друзей — и пишет ей оттуда, адресовав письмо в Сент-Огг лицу, которому вполне мог довериться. С первой до последней строки это был страстный упрек: Стивен взывал к ней, заклиная ее отказаться от бессмысленных жертв, не губить его, не губить себя, не упорствовать в ложном понимании долга, приведшем к тому, что она не ради чьего-нибудь блага, а во имя своей идеи сокрушила все его надежды — надежды человека, любимого ею и любящего ее той всепоглощающей страстью, которая только один раз в жизни рождается в сердце мужчины.

«Они писали мне, что вы выходите замуж за пастора Кена. Как будто я могу этому поверить! Такие же небылицы они, может быть, рассказывают вам обо мне. Быть может, они говорят вам, что я путешествую. Да, тело мое влачилось куда-то, но душой я был прикован к тому страшному месту, где вы меня покинули, где, очнувшись от беспомощной ярости, я увидел, что вас нет со мной. Мэгги! Чье отчаяние может сравниться с моим? Кто еще испытывал такие муки? Кому дано было встретить этот долгий, полный любви взгляд, который запечатлелся в моей душе, навеки изгнав из нее все другие образы? Мэгги, призовите меня к себе, верните меня к жизни, к добру! Они отступились от меня. Все потеряло теперь смысл, все стало мне безразличным. Эти два месяца еще раз убедили меня, что без вас жизнь мне в тягость. Напишите одно только слово, скажите: „Приезжай!“—и через два дня я буду снова с вами. Мэгги, разве вы забыли, какое это счастье — быть вместе, встречаться взглядом, слышать голос?..»