Мельница желаний

— Она приближается! — тревожно сказал другой тун, глядя в море. — Поторопись!

Тяжело ступая и оставляя за собой липкий след, Рауни подошел к краю утеса и там завершил превращение. Помедлил, издал пронзительный вопль, согнав несколько десятков крачек с соседних каменных карнизов, и кинулся вниз.

Он падал как камень, чуть шевеля маховыми перьями. С оглушительным плеском врезался в волны — и вот он под водой, в туче веселых белых пузырьков.

Звуки отдалились, стали гулкими. Туна окружило зеленоватое, сумрачное пространство. Стаи рыб в полном изумлении удирали с его пути. Тун — под водой! Кому скажи — не поверят. Все равно что по доброй воле нырнуть белой сове!

Туны избегают воды. Даже на охоте, на лету выхватывая из моря неосторожную рыбу, внимательно следят, чтобы не накрыло волной. А теперь, в перьях, пропитанных вязким жиром, Рауни скользил под волнами легко, как морянка.[10] Вода сама держала его, выталкивала наружу. Едва успел погрузиться — и уже влечет наверх. Силуэты рыб внезапно прыснули в разные стороны. Кроме одного, самого большого, который направлялся прямо к нему.

А вот и косатка! Быстро же она подоспела!

Рауни рванулся, помогая воде, выскочил на поверхность, как поплавок, и изо всех сил забил крыльями. Они словно стали впятеро тяжелее. Понадобились все силы, чтобы оторваться от воды и взлететь. Косатка выпрыгнула из воды, раскрывая зубастую пасть, — но Рауни уже был в воздухе. Низко, редко взмахивая крыльями, он полетел к берегу. С утеса донеслись далекие вопли восторга. Юные родичи один за другим срывались с края и летели вниз, к нему. Снизу они казались крошечными комочками темных перьев.

Первый, самый маленький, летел чересчур быстро, почти падал. Оперение вспыхнуло на солнце сизым радужным отливом. Тун пронесся мимо него, вошел в волны, как стрела, — почти без всплеска.

Рауни опустился на ближайший торчащий из воды камень и с тревогой обернулся. Маленький тун долго не выныривал. Плавник косатки промелькнул неподалеку и исчез. Наконец шагах в ста показалась мокрая голова, раздался хохот. Тун взмахивал крыльями, но не мог взлететь. Тогда он широко раскинул на воде пропитанные жиром крылья и поплыл. Рауни узнал сестру и аж зашипел от злости.

— Дура! — заорал он. — Улетай оттуда! Там косатка!

— Я знаю!

Косатка красиво вынырнула гораздо ближе, чем в прошлый раз, и снова ушла в глубину. Рауни знал их повадки — сейчас нападет снизу.

— Ильма! — пронзительно завопил он. — Улетай!

Мокрая голова пропала под водой. Рауни разразился бранью. Довольно долго поверхность моря оставалась пустой. Наконец прямо рядом с его камнем, кашляя, вынырнула сестрица. Вынырнула и встала на ноги — вода оказалась ей по пояс.

— Вот так бы уйти из-под носа Калмы! — сверкая глазами, заявила она.

Рауни молча ударил ее наотмашь. Сестра отлетела назад и плюхнулась в воду. Но через мгновение выскочила наружу не хуже косатки, с яростным воплем вцепилась брату в крыло, стащила его в море и принялась радостно топить.

— Мне тоже захотелось ее подразнить, — прохрипела она, когда они оба, измотанные, встопорщенные, нахлебавшиеся воды, выползли на берег. — Почему тебе можно, а мне нельзя?

Рауни закатил глаза. Спорить с сестрицей иногда было просто бесполезно.

— Между прочим, я здесь по делу, — важно сказала сестра, отряхиваясь. — Меня послали найти тебя и сказать: тебя срочно зовут к матери.

Наследники влетели в пещеру, завершили превращение[11] и склонились перед Хозяйкой Похъёлы. Лоухи взглянула на них сурово, но не без удовольствия. Рауни стал настоящим молодцом, хотя до взрослого туна ему, конечно, еще расти и расти. Высокий, стройный, весь в мать. Жесткие черные волосы, синевато-аметистовые глаза, хищное лицо — красавец, да и только. И, конечно, неизменное костяное кантеле на плече. Рауни — способный чародей. Не будь он старшим сыном-наследником, вырастила бы из него рунопевца посильнее Филина…

И сестрица Ильма, маленькая красотка с радужными перьями, здесь, ни на шаг от него не отходит. Оба причесаны, умыты, на лбах — железные обручи, на шеях ожерелья, но перья и волосы мокрые, вымазаны какой-то липкой дрянью, и несет от детей вонючим китовым жиром.

— Я сегодня говорила с Калмой, — небрежно сказала Лоухи, словно речь шла о соседке из дружественного клана.

Сколько лет жизни стоил ей этот разговор, никто узнать не должен.

Царские дети вытаращили глаза, почтительно помалкивая. Лоухи жестом пригласила их подойти поближе.

— Помнишь проклятие Филина, Рауни? Брат твоего деда был прав. Герой придет, чтобы отобрать у нас сампо.

Помолчала и добавила тихо:

— Он придет из карьяльского рода Калева. Рауни нахмурился. Лоухи не делилась с ним своими многолетними страхами и предусмотрительно не подпускала наследника к сампо. Но он понимал — вопрос важный.

— Ты хочешь сказать, он там родится?

— Это возможно, сын. Но я боюсь, он уже родился. Скорее всего, вскоре после того, как мы добыли сампо.

Рауни быстро подсчитал.

— Так он уже вырос! По человечьим меркам он уже взрослый!

— Ну, не настолько. Такой же птенец-подлеток, как и ты. Надо его найти.