Мелочь

Лемминг трясся и бормотал, упав на колени и поглаживая документы, нащупывая закатившие четвертаки, лаская увесистые полудоллары, как груди любовницы. Один день, всего один, и семь сотен баксов! Рассуждения понеслись бурным потоком: если умножить это на семь, то будет четыре тысячи девятьсот в неделю, около двадцать тысяч в месяц. За год более двести тридцати пяти тысяч долларов, не говоря уже о возможных банковских процентах.

Поговорим о чудесах. Словно ребенок на пляже, Лемминг сложил монеты рядом с собой в высокую денежную башню. Он сделал это, он грезил несбыточной мечтой и сделал ее реальностью. В два часа утра его игрушечная крепость по сложности не уступала поздненормандскому замку. С нигилистическим хихиканьем Лемминг разрушил его движением руки. Он зевнул, решив впредь спать здесь, в своей Коллекционной комнате, где холодная наличность согревала его сердце. Он освободил одеяло от барыша, и лязгающий звук падения монет на пол забарабанил по его высохшей душе, словно благословенная манна.

“И это законно”, — Лемминг хихикал в темноту и безграничное будущеее за ней. “Никакой дьявольской платы, просто день за днем. Могу же я заключить клевую сделку?”

В конце концов, какова цена? Сорок, пятьдесят лет. Не более, чем альтернативная услуга, блаженно подумал он, закрыв глаза, например, присоединение к Корпусу Мира для уклонения от налогов.

Пока безликий Коллектор ишачил, как раб без передышки, Лемминг тоже трудился. Он привык к полуночному ритуалу с последним ударом часов — пуф! лязг, глухой шум и удар наверху, приглушенное бормотание, еще одно пуф! … и тишина. Тяжелые дни Суперкубка на выходных, прояснились 15 апреля после уплаты налогов, когда никто много не терял, но ни одного пропущенного дня. В любом случае, такой же неизменный скрупулезный учет от его Коллектора, зловоние несмываемого пота и уйма монет. Лемминг сбросил пять фунтов, складывая и перенося свои трофеи в банк, прежде чем неохотно сдался и приобрел четырехприводный фургон Эконолайн для транспортировки своего богатства.

Первый его банк, а затем и второй перестал вмещать все его наличные деньги. После жестоких мук сомнений — ради всего святого, не потратить ли денег, Лемминг купил дом на снос, а потом другой, оснастив каждый решетками на окнах и железными дверями замками с часовым механизмом. Наконец, когда он уже не мог отстраиваться вширь или вверх, Лемминг стал углубляться вниз, пристраивая глубокие подвалы под своими домами. Он любил сидеть в своих сокровищницах, как в церкви. Когда внизу грохотало метро, его орда отвечала серебряным хором. В этом денежном гимне веселым контрапунктом звучала Служба По Налогообложеню. Лемминг стонал от их размеров налога, но тогда произошел выброс пятицентовиков. На десятом году, когда его высокомерие сравнялось с его богатством, он позволил себе праздную шутку насчет Дохода.

«Смотрите», — любезно снизошел он, предложив измотанному налоговому инспектору остатки диетической Колы. “Вместо того, чтобы подсчитывать все это, просто скажите мне, сколько нужно президенту. И пойдемте, присоединитесь ко мне за ужином. В Макдональдсе специальное предложение с маленькими бургерами”.

Десятилетия проходили величественным парадом под звенящую серенаду прибыли. Гонвилль Лемминг стал равнодушен к слабым звукам наверху в полночь, старел вместе с коллекционером Номер Пять, всегда пунктуальным, всегда педантичным в отчетах. В один Сочельник, охваченный несвойственным ему духом Рождества, Лемминг оставил в коллекционной комнате, как подношение, мясной рулет с прошлой недели, вчерашний салат, растворимый кофе и карточку магазина подержанных товаров от веселого благотворителя, для привлечения лояльности Номера Пять.

Ему не стоило подслушивать выражения благодарности. Сантименты, доносившиеся из — за двери, звучали гораздо громче и красочнее обычного, общее их направление определяло Лемминга, как, мать его, скаредного сукиного сына, который разрушает сиротские приюты для забавы и которому его долбаное скопидомство не позволяет купить даже спичек.

Потом пуф! — тишина и запах пота, пузырящийся в воздухе, словно забытый мясной рулет.

На последнем году жизни, во время тяжелой национальной депрессии и странной нехватки металлических денег, Лемминг завершил свою скаредную жизнь подвигом, ссудив правительству взаймы десять миллиардов наличными всего лишь на восемнадцать пунктов от семи процентов. Президент содрогнулся, но подписал.

“Что тут плохого?” — успокоил его Лемминг, оставив ручку на память. “Ваши люди больше расходуют на пластик”.

Но, черт побери, ему по — любому было необходимо пространство под хранилище. Он подумывал позволить грубому, но неутомимому Номеру Пять сократить маршрут, пропуская хотя бы менее состоятельные южные штаты, но передумал. Дело не в деньгах, а в принципе; потом этот подонок захотел бы отдыхать в выходные.