Мелочи жизни

— Пап, это прямо детектив какой-то. — Сергей отошел от окна, сунул руки в карманы брюк, прошелся по комнате. — Если ты сейчас не объяснишь, в чем дело, я подумаю, что какой-то негодяй свистнул фамильные драгоценности или оттяпал через суд родовое поместье.

— Какие уж тут драгоценности... Разве они когда-то у нас были? Недавно я передачу смотрел о человеке, который умер в собесе. И подумал, что ведь тоже могу вот так...

Все зашевелились. Стало ясно, какие невеселые мысли заставили старика собрать родственников.

— Что вы, Анатолий Федорович. Вы у нас еще... ого-го! — сказала Маша.

— Только прошу тебя, Мария, не надо сегодня никакой фальши даже от чистого сердца. Для меня это, может быть, последний шанс высказать все, что на сердце накипело за последние годы, а вы, хотите не хотите, будете слушать, потому что вам, как у Агаты Кристи, — Анатолий Федорович обернулся к Сергею, — интересно, чем все кончится и почему здесь Михаил Васильевич, или просто Миша. — На лице Анатолия Федоровича появилась хитрая улыбка.

Аромат начинавшего поджариваться мяса становился все более настойчивым. Гоша, встав со стула, сделал несколько шагов в сторону двери. Взял из шкафа первую попавшуюся на глаза книгу, перелистнул страницу и осторожно попытался выйти, но столкнулся в дверях с разрумянившимися Юлькой и Катей.

— Скоро все будет готово, — затараторила с порога Юля. — Дедунь, так на чем мы остановились? Можешь мне не пересказывать, на кухне прекрасно слышно.

Маша подошла к Сергею и, вяло взглянув в окно, прошептала:

— Господи, детектив какой-то затеял. А у меня завтра контрольная и три балбеса.

Сергей незаметно кивнул:

— У меня компьютер горит и на днях приезжают французы.

Юля порхала около стола, расставляя тарелки:

— Дед, продолжай, пожалуйста. Мне очень интересно. — Она поставила последнюю тарелку, поправила скатерть и уселась напротив Анатолия Федоровича.

— Спасибо, внучка. Тебе и буду говорить, а остальные хотят — прислушаются, хотят — нет... Так вот, я сейчас обыкновенный пенсионер, как сострил один журналист, обыкновенного значения. На Манеж не хожу, к «Белому дому» тоже. А митинг, он у меня здесь идет, — он положил руку на грудь, — непрекращающийся, бурный митинг. Одни ораторы во мне кричат: да здравствует демократия, реформы, племя младое и незнакомое, таких, как моя внучка, которые совсем в иные ценности будут верить, чем мы... А другие: караул, товарищи, что с нами сделали, с целым поколением? Я не беру сейчас левых или правых, замшелых догматиков или интеллигентов, а просто все тридцать пять миллионов граждан России, которых называют пенсионерами! Что с нами сделали?! — Анатолий Федорович, возбужденный от горячих слов, оглядел присутствующих, останавливаясь на каждом лице.

—Да, пенсионеров безумно жалко, — заговорила Маша. — Но ведь у вас сейчас неплохая пенсия, Анатолий Федорович. У нас учителя меньше получают. Или возьмите врачей, медсестер. Скажите, Анна Степановна.

— Да что там говорить...

— Прости, мама. А вы думаете, мы процветаем? — вступила в разговор молчавшая до сих пор Катя. — Как бы не так! Я все-таки мастер высшей категории, с дипломом гримера. Ко мне раньше клиенты за месяц вперед записывались, а теперь что? Жены мужей стригут, мужья — любовниц, все приватизировались, выручки хре...

— Катя! — одернула Анна Степановна.

— Извините. Ну а ты, братик, зазнался, как в фирму поступил? Кстати, по блату, наверное?

Маша, задетая резкими словами, исподлобья взглянула на Катю:

— Оставь этот тон. Ты все-таки из интеллигентной семьи. А фирма, что ж... У них сейчас одни только перспективы. Между прочим, надо иметь немалую смелость, чтобы в наше неопределенное время работать в частной фирме. Чуть что — останешься без работы.

— Да что вы в самом деле... — поморщился Сергей. — К чему все это...

Но тут вступил Зубков, слушавший до сих пор с профессиональным вниманием.

— По-моему, сейчас процветают одни банкиры и спекулянты, — сказал он, сухо кашлянув.

Катя пристально посмотрела на него, медленно перевела взгляд на Гошу и усмехнулась. Зубков опустил голову и опять порозовел.

— Наконец-то! — Гоша все еще держал в руках книгу и по-клоунски кланялся, откидывая далеко назад руки. — Все уставились на акулу капитализма, которая затесалась среди честных тружеников. Только, увы, братцы, я не банкир и не спекулянт, а простой трудяга бизнесмен, который вместе с трудягами фермерами и прочими частными собственниками пытается вытащить вас из болота. А вы...

— Ну давайте же деда слушать, он ведь о другом! — не выдержала Юля.

— Да, я о другом, не о материальном, — отозвался Анатолий Федорович. — В конце концов, к голоду, холоду и даже крови мы уже привыкли... Я сын репрессированного. Отца расстреляли, мать в ссылку, рос в детдоме. И что же: вырос нормальным советским человеком, гомо советикус, как сейчас говорят. В комсомол вступил с третьего раза, на стройке вкалывал, физкультурником был, «Марш энтузиастов» пел...

— А «Где так вольно дышит человек... » пели? — ехидно вставил Гоша.