Мелочи жизни

Путь, который ему предлежал, начертан был всею совокупностью его способностей. Это был путь человека, в котором услужливость и досуг являли полное, гармоническое сочетание. Но поприще, начатое еще в провинции, значительным образом усложнилось. В провинции, где жизнь совершается почти при открытых дверях, новость сама собой плыла в уши; в Петербурге требовался известный труд, чтобы добыть ее. Притом же, чтобы не переврать петербургскую новость, надо стоять на высоте ее, знать отношения, управляющие людьми и делами, уметь не приписать известному лицу того, что ему несвойственно, одним словом, обработать уличный слух в таком виде, чтобы он не поражал своим неправдоподобием. Поэтому Бодрецов не сразу пустился во все тяжкие, но приспособлялся к своему ремеслу исподволь. Прежде всего он обеспечил себя с материальной стороны, устроившись по службе; потом начал прислушиваться, стараясь уловить игру партий, их относительную силу, а также характер тех неожиданностей, которые имеют свойство – всякие расчеты и даже самую несомненную уверенность в одно мгновение обращать в прах. Последнее, впрочем, в значительной мере упрощало его задачу, ибо ежели есть в запасе такой твердый оплот, как неожиданность, то ложь перестает быть ложью и находит для себя полное оправдание в словах: "Помилуйте! – два часа тому назад я сам собственными ушами слышал!"

Во всяком случае, благодаря хорошей подготовке Афанасий Аркадьич стал на избранном пути быстро и прочно. Будучи обласкан амфитрионами, он не пренебрегал домочадцами и челядинцами. Для всякого у него находилось доброе слово, для детей – бомбошка, для гувернантки – пожатие руки и удивление перед свежестью ее лица, для камердинера – небольшая денежная подачка в праздник, скромность которой в значительной мере смягчалась простотою обращения.

– Ну что, голубчик, как сегодня… владыка-то? – спросит Афанасий Аркадьич, остановившись на минутку, чтобы побеседовать с alter ego[77] владыки.

– Ничего – как будто. Встали утром даже сверх ожидания… чаю накушались, доклад от Ивана Иваныча приняли; теперь – завтракать сейчас будут.

– Ну, а насчет слухов как?

– Да ни то ни се… Кажется, как будто… Вчера с вечера, как почивать ложились, наказывали мне: "Смотри, Семен, ежели ночью от князя курьер – сейчас же меня разбуди!" И нынче, как встали, первым делом: "Приезжал курьер?" – "Никак нет, ваше-ство!" – "Ах, чтоб вас!.."

– И больше ничего?

– Нынче они очень смирны сделались. Прежде, бывало, действительно, чуть что – и пошел дым коромыслом. А в последнее время так сократили себя, так сократили, что даже на удивление. Только и слов: "В нас, брат Семен, не нуждаются; пошли в ход выродки да выходцы – ну, как-то они справятся, увидим". А впрочем, к часу карету приказали, чтобы готова была…

– Может быть, и сладится… Однако в столовой ножами гремят; пойду-ка я…

– Пожалуйте! – генерал очень рады будут.

Афанасий Аркадьич сначала просовывает голову в дверь столовой и при восклицаниях: "Милости просим! милости просим!" – проникает и всем туловищем в святилище завтраков и обедов.

– Ну, что? – кого назначили? – знаешь? – говори! – накидывается на него генерал.

Он еще бодр и свеж; волосы с проседью, щеки румяные, усы нафабрены, сюртук нараспашку, белая жилетка.

– Да покуда еще не решено, – беззастенчиво лжет Бодрецов, – поговаривают, будто твое превосходительство побеспокоить хотят, но с другой стороны графиня Погуляева через барона фон-Фиша хлопочет…

– Это за "мартышку"-то?.. Нашли сокровище!

– И то никто в городе верить не хочет. Ну, да бог милостив, как-нибудь дело сладится, и ты…

– Что ж, я готов. Призовут ли, не призовут ли – на все воля божья. Одно обидно – темнота эта. Шушукаются по углам, то на тебя взглянут, то на «мартышку»: – ничего не поймешь… Эй, человек! – подтвердить там, чтобы через час непременно карета была готова!

Как нарочно, обстоятельства так сложились для Бодрецова, что приезд его в Петербург совпал с тем памятным временем, когда северная Пальмира как бы замутилась. Шли розыски; воздух был насыщен таинственными шепотами. Положение было серьезное, но людей, по обыкновению, не оказывалось. Или, лучше сказать, их было даже чересчур много, но всё такие, у которых было на уме одно: урвать и ради этого бессознательно бежать, куда глаза глядят. Во всяком случае, для слухов самых разнообразных и неправдоподобных нельзя было придумать более подходящего времени.

Бодрецов воспользовался этим чрезвычайно ловко. Не принимая лично участия в общем угаре, он благодаря старым связям везде имел руку и сделался как бы средоточием и историографом господствовавшей паники. С утра он уж был начинен самыми свежими новостями. Там-то открыли то-то; там нашли список имен; там, наконец… Иногда он многозначительно умолкал, как бы заявляя, что знает и еще кой-что, но дальше рассказывать несвоевременно…

– Увидите, и не то еще будет! – прибавлял он в заключение.

– Но что же такое? – допрашивали его.

– Не могу, голубчик! но только вспомните мое слово!

– Надеюсь, однако ж, что сумеют с этим покончить!