— Ваше любопытство удовлетворено? — отступив на шаг, он зацепился за ковер, вовремя ухватившись за кресло.
Маргарита бросилась к нему. Она положила его голову себе на колени, а он держал в своих руках её ладонь — так они и сидели молча некоторое время.
— Тебе, правда, лучше уйти, — наконец произнес Джон, — Это не место для тебя. Твой Мастер не заслужил Света…
— Замолчи… Нет, вот, ты, и правда — дурак или притворяешься? — улыбнулась Маргарита, — Дурачок мой! Я ни куда не уйду… без тебя.
— Твоё место не здесь, — он, словно, не слышал её слов, — а я не могу уйти, не могу покинуть этот проклятый дворец. Видишь же — я не могу дать тебе ни чего, кроме своего увечья. Я не хочу, чтобы ты видела меня таким.
— Не смей, слышишь, не смей при мне так говорить! Неужели, ты так плохо знаешь меня, что говоришь такое? — и слёзы её капали на его лицо, и огнем запекли вдруг его глаза, он напряженно заморгал, — Господи, разве ты не чувствуешь, что я задыхаюсь и гибну без тебя? Я приму тебя, что бы с тобой ни случилось. Родной мой — мой свет, моя боль, слезы мои… Без тебя мне не было жизни — я жила во тьме. Наши дети так похожи на тебя, особенно маленький Анри — у него твои глаза и твой взгляд.
— Если бы ты знала… Ты же ничего не знаешь, — и губы его на её губах искали приют, — Как ты не понимаешь, я же хотел уберечь тебя, — а глаза невыносимо пекло и резало, так, что хотелось кричать, и от судорог ногти до крови впивались в собственные ладони, и, как луч света прорезает кромешную тьму, увидел он её лицо — нет, не тот образ, что навсегда высечен в его сердце, настоящую её — опухшие от слез губы и нос, блестящие глаза, слезинки на ресницах и потекшая тушь, и сердце защемило от сладкой боли — он снова смог увидеть её — такую близкую, такую родную. Нет, он был не прав — она не изменилась, она всё та же… его Маргарита…
Дальше — оглушающая темнота, и вот уже перед глазами предстает другой зал — залитый светом, отражающимся во множестве больших зеркал: