Мелодия на два голоса [сборник]

— Не выношу, когда стоят за спиной! — сказал я ему.

— Переделывать придется, — смущенно заметил мастер.

Я сразу взъярился, потому что тут же увидел, что он прав.

— Так можно работать?! — орал я. — Можно так работать, если у тебя за спиной пыхтят?! Тебе что, Данила, кроме как следить за мной, делать больше нечего? Сдам работу, тогда видно будет, понял? Может, я примериваюсь! Может, у меня рационализаторская идея. Это тебя касается, да? Касается?!

Мастер Данила человек тихий, но если он распсихуется, то с ним может быть припадок. Он же татарин. У него же степная кровь. Данила намекнул:

— Ну, Строков, я тебе этот разговор запомню!

— Запомни, запомни!

— Ты чего, как пес, кидаешься?

— Все! — сказал я. — Сегодня же напишу докладную министру. Какое ты имеешь право обзывать подчиненного псом? Зарвался ты, мастер, но скоро на тебя найдут управу.

Данила был уже на грани припадка и поэтому скоренько потопал к себе в закуток. Он оттуда не вылезал до самого обеда. А мне немного легче стало на душе.

Еще помню, как мы с Саней сидим в парке на скамейке. Накрапывает дождь, и мы разговариваем и никуда не уходим.

— Я все думаю, — говорю я, — как несправедливо устроен мир. Люди рождаются одинаковые, голенькие, и обычно им рады. Любому ребенку рады мать с отцом. А чему они радуются, Саня? Ведь человек рождается, чтобы страдать. Обязательно, чтобы страдать. Или в лучшем случае для множества пустых дней рождается человек. Но и тогда он страдает. Болезни, усталость, жрать охота — этого всего мало. Еще и тоска, Саня. Наваливается вдруг на тебя тоска и давит твою печень, как железными тисками. Какой же смысл во всем этом? Зачем жить, если обязательно надо страдать? Другого-то ничего нет.

— А ты, парень, видать, крепко втюрился. Такую чушь несешь — Кудряша переплюнул.

— Почему же чушь, Саня? Почему?

— У тебя, старичок, короткое замыкание произошло. И замкнулся ты на себе и на своей Людке. А ты пошире взгляни, протри глаза. Ничего, говоришь, в мире нету? Одни страдания? Это ты врешь сам себе, Мишка. Ты врешь, чтобы еще несчастней себя почувствовать. Я тебя утешать не стану, коли ты забыл, какие праздники у нас с тобой бывали. Да что там, Мишка! Каждый день — праздник, если слюни не распускать. Ты эту Людку брось! Брось, советую тебе…

"Брось, легко сказать — брось. Это она меня бросила. Есть тут разница или нет?"

— Какой я, по-твоему, человек, Саша? Со стороны.

— Какой человек, обыкновенный. Со стороны на тебя и смотреть срамно.

— То-то и оно, что обыкновенный.

— Обыкновенный, но с вывихом.

— Ты, Саня, никого не любил, поэтому не можешь меня понять. Я не хочу быть обыкновенным. Хочу, чтобы меня издали было видать. А что для этого нужно сделать? Ничего для этого нельзя сделать. Каким родился — таким помрешь. Вот и вся правда.

— Дурак — это уже навсегда, — доброжелательно подтверждает мой лучший друг Саня.

С родителями отношения упростились. Они меня начали побаиваться. Когда я входил, мать бросалась разогревать чайник, а отец хватался за газету и делал вид, что мы мало знакомы. Во мне поселилась мечта о загробной жизни. Я раньше о смерти как-то не задумывался, некогда было, а теперь частенько о ней думал. Думал, что смерть вряд ли состояние окончательное. Скорее всего это какой-то новый процесс. Торопиться, конечно, не стоит, но все-таки любопытно узнать, что это такое в самом деле — смерть. И можно ли будет оттуда, из смерти, оглянуться назад на прожитые дни и заново все перелопатить?

Позвонил я Люде на четвертый день, в пятницу, поздно вечером. Около одиннадцати. Она моему звонку не то чтобы обрадовалась, а как-то всполошилась. Мы сначала обменялись необязательными фразами, а потом я честно сказал:

— Люда, не могу жить без тебя. Наверное, скоро околею, если ничего не переменится. Мне не стыдно говорить тебе это, потому что только в тебе спасение… — Она молчала, и я добавил — Ты своего одноклассника оставь, пусть он идет куда хочет. Он не будет тебя любить так, как я. И не сделает тебя счастливой. Ты мне можешь сейчас не верить, но я сделаю тебя самой счастливой женщиной на свете. Ты не узнаешь ни горя, ни слез.

Она ответила, и голос ее слегка дрожал:

— Миша, милый, ты сильный, и умный, и добрый человек. Я очень благодарна тебе. Но что я могу поделать? Он встретился мне раньше, и мое сердце принадлежит ему. У меня только одно сердце…

— Ты забудешь его!

— Ты, наверное, сможешь быть хорошим мужем, но я не смогу быть тебе хорошей женой. Я буду плохой женой, капризной и злопамятной. Буду постоянно думать о нем и вымещать на тебе зло… Ты не заслужил этого.

— Заслужил! — крикнул я.

Она сказала ласково, терпеливо:

— Прошу тебя, Миша, не мучай меня. Пройдет время, и мы встретимся с тобой как друзья. Ну, умоляю тебя. Будь справедливым!

В ее словах и голосе звенели тонкие струны, готовые оборваться от одного неверного прикосновения. Она была за тридевять земель, а я видел ее рядам. Я сказал негромко, чтобы ее не спугнуть:

— Хорошо, Люда! Я больше не стану тебе надоедать и звонить. Будь счастлива, если это возможно.

— Спасибо, милый!