Мелодия страсти

– До свидания в полном смысле этого слова, красавица, – в спину Нане будто вонзил слова подполковник.

Женщина и не думала возражать. Это ли не лучший поворот событий? И в гостинице не придется регистрироваться.

А Илларион встречал девчушку в прихожей своего дома в халате с драконами – из Китая привез. Девушка вошла, оглядев ее критическим взглядом, Лари только и спросил.

– Как тебя зовут?

– Ирина, – робко сказала провинциалка, оглядывая роскошь прихожей.

– Спальня – вторая дверь налево. Разденься и жди.

А сам снова включил на компьютере видео с участием толстяка и Софьи. Придя, повернул девку спиной, сдавил ей кадык одной рукой, а другой стал больно мять грудь и живот, входя в толстушку сзади, вползая свои узким длинным членом в ее узкую вагину.

– Мне больно, – заплакала дурочка.

Илларион не ответил, а стал действовать резче и жестче. Девушка умоляла отпустить горло. Но Илларион только усиливал давление. И она забилась в конвульсиях. Лари даже не понял – она кончила или он ее задушил? Повернул к себе заплаканное лицо. Девушка захрипела. И Илларион продолжил действо с уже безвольной жертвой. Кому он мстил: Нане или Софье?

Глава десятая

Вечер на террасе в Сиднее проходил под громкий стрекот цикад. Они звучали громче кастаньет. Особи этих насекомых, видно, репетировали симфонию – так разнообразны и сильны были издаваемые ими звуки. В Мелодию стрекота вливался звук портативного средних размеров фонтана в виде керамического пня, который освежал воздух за ужином, сведенным по просьбе Софии к трем сортам сыра и красному вину. В кроватке, привезенной из бывшей квартиры Клода и Жизель, куда молодожены заглянули на минутку по дороге в особняк Таубов, мирно раскинулся, играя резиновым ежиком Фрэди.

Темнота сгущалась из глубокого синего цвета с ярко оранжевой четкой полоской в необыкновенно черный мрак без нюансов. И это было красиво. Даже жаль было зажигать лампу над входом в дом. Она, впрочем, внесла вечернюю симфонию ноты мошкары, туту же начавшей жужжать вокруг плафона.

– Понравилась ли тебе бывшая квартира Клода или вы купите себе что-то другое вместо нее, – поднял вопрос практичный отец Клода.

Ангел Софьи на секунду зажал рот своей подопечной, чтобы она не выдала что-то злое. Ирония – оружие обоюдоострое. И высказывания нынешней жены и прежней должны быть взвешенными. А Соня хотела ляпнуть, что это был по дизайну «один большой гроб»

Ангел Клода замер в полете и чуть не рухнул, подумав, что Клод сейчас вмешается в разговор и скажет что-нибудь типа – «сами видели квартиру, чего спрашиваете».

Соне квартира не понравилась. Это вообще не жилье, а декорация для театральной пьесы в жанре трагедии. Из-за того ли, что пока Софья переводила сценаристам, писавшим сюжет фильма о судьбе Клода и его жены и знала все о поведении Жиз на этой территории. А, может, потому, что обстановка не только одиозной спальни в красно черных тонах, но и гостиной, где была копия дивана, созданного по мотивам Дали в виде алых губ из воловьей кожи, или из-за пустой и никак не оформленной детской, Соня вдруг поняла, насколько плохо в этом киче из кичей жилось такому тонкому и чувствительному Клоду. Кроме того, что бывшая супруга была слаба на передок и мстила мужу за то, что он не был склонен к такой вульгарности в отношениях, для него еще и внешний образ всего, что она выбирала, должен был резать глаз и вызывать отторжение. Все напоказ, все ненастоящее, ставшее и его настоящим.

Вопрос свекра вернул ее к реальности из пучины жалостливых размышлений. И напомнил, что родители Клода не в курсе их планов отъезда из страны.

Свекор все еще смотрел на невестку, ожидая ответа.

– Для меня вся обстановка в их доме говорила о том, что это было торжество эгоизма жены над альтруизмом мужа.

Ангелы взмыли вверх и захлопали в ладоши. Также сделали и родители Клода. А сам он был потрясен тем, как верно сформулировала в словах Софии то, что он чувствовал, как музыкальный диссонанс. Весь вид мебели, ковров, штор вызывал у Клода желание бежать из дома куда глаза глядят. Возвращаясь ночью, он никогда не включал свет, чтобы не видеть этой какофонии цвета. Тем более, что в их доме, когда там была Жизель, орала стереосистема. И звучал Рамштайн. Вся эта сила цвета и звука делали Жизель еще менее милой, что до свадьбы. Он женился на ней в полном смысле слова под дулом пистолета, жил потому, что под прицелом оказался еще и малыш. И их брак доказывал поговорку «насильно мил не будешь». И Клод был рад, что его жену убил маньяк, а не он сам. Потому что не раз был близок к тому, чтобы порешить эту эпатажную особу, которая его мало того, что, фактически, насиловала, но еще и изменяла направо и налево прямо на глазах у репортеров.