Мелодия Второго Иерусалима

Набор стандартных фраз, которые ни к чему не обязывают чиновника. Он знал это по собственному опыту: сколько должно пройти времени и пролито пота, чтоб добиться чего-то полезного от них для себя. Будут взвешиваться на особых весах его статус и его положение в обществе. Он был пришлым в этом поселке, следственно статусом никаким не обладал, чтоб получить землю. Этот статус, обычно, заменяет собранное сексотами досье; недавно один из них интересовался у него, при определенных обстоятельствах: как он относится к такому-то высшему чиновнику, сбежавшему в Россию после Революции Достоинства. Что, собственно, выдавало всю эту систему: сексоты потеряли его след. Они не видят его, и это обстоятельство успокоило тогда.

На следующий день, молодого чиновника отправили в областное медучреждение. Он оставил о себе приятное впечатление.

На его месте поселился Анатолий — молодой человек, работавший охранником. Как это сочеталось с его верой? Он был членом реформаторской церкви. Анатолий заболел пневмонией; его уволили с фирмы задним числом. Анатолий вынужден сам покупать себе лекарства. На это ушла вся его последняя зарплата. К нему приезжала зрелая женщина, как для матери — он представил ее — она слишком молодо выглядела, как для жены — выглядела, слишком, старшей его возраста. Она привезла Анатолию фрукты. Долго беседовала с ним, поцеловала на прощанье. Одетая по-сельски, но очень опрятно. В длинном фиолетовом платье, к которому пришиты одноцветные розочки. В вязаной своей шапочке, она была очень похожа на советских барышень из НИИ. Наверное, насмотрелась этого в фильмах, подумалось ему, глядя на нее.

В тот же день засели Диму — молодого человека, — прибывшего пройти ежегодное обследование, для получения ежемесячного пособия, по-инвалидности, в целую тысячу гривен. Дима был инвалидом по зрению; он видел лишь тридцать процентов, и зрение его постоянно ухудшалось.

— Это, мой отец, так подгадил, — поделился мыслью, этот, очень рассудительный парень. — Он видел лишь наполовину, и мне, в наследство, это передалось. А вот старшего брата — пронесло.

— Вот, как…

— Я был женат. Я взял ее с ребенком, — продолжает рассказывать о своей жизни, Дмитрий. — Старался, как мог угодить ей. Однажды она сказала мне: «Мне скучно. Я молодая, хочу гулять и веселиться. Я ей сказал: «Можешь идти, гулять и веселиться». Она — ушла. Теперь у нее, уже, двое детей. Живет с родителями, на другом конце села. Повеселилась.

— Ничего нового, — сказал Он, поощряя Диму к подобным рассказам.

— Приходилось много работать. Я работаю заготовителем. Пытаюсь, хоть как-то, крутится в селе. Не сидеть же, сложа руки. В том году засеял несколько соток чесноком. В том году сеял фасоль. Хорошо идет картофель. У меня хорошие сорта.

Так за разговором прошел еще один день. Анатолий лежал молча, словно в прострации. Ему дорого обходилось лечение пневмонии. Иногда он оживлялся, пытался настроить присутствующих на позитив своей веры. Но, он и Дима, не принимали это всерьез, так как все, что было связано с религиозными событиями, сочеталось в этой стране с ее грязной политикой, становилось уже греховным, по определению не настраивающего человека на позитив. Они съедали скоромный обед, больше состоящий из одного бульона. К тому же, совсем не соленого. В его миске, всегда оказывалась куриный окорочек — скромный подарок от местной власти, ветеранам Донбасса. Он отдавал его Диме. Сам же предпочитал питаться из магазина. На третий день — в палате появился бригадир рабочих, которые чинили и присматривали за железнодорожным полотном — массивный недалекий мужлан, с выдающимся животом. Его жена выглядела еще упитаннее его; с огромной растоптанной задницей. Ее лицо было таким же рубленным, как и его. Глядя на эту чету, сама по себе всплывала на ум поговорка: два сапога — пара. Она постоянно таскала ему еду из поселка, к которой он был очень охоч. Сложилось такое ощущение, что семья у них сложилась ради удовлетворения запросов своих собственных желудков, устраивая из пожирания ситных продуктов питания какой-то свой, варварский культ. Фамилия у бригадира была российская, и с виду он был типичный россиянин, и как подобает истинным россиянам в Украине, был сказочно прожорлив и по убеждению, как — собственно — и его жена, был ватник из ватников (то есть: обожал Путина и российский телевизор). После обязательных процедур, он — впадал в спячку обычно после поглощенной еды. И, если уж начинал дрыхнуть — то принимался так храпеть, словно черти в его животе таскали по кишкам якорные цепи.

На следующий день, они узнали, что он попал сюда после очередного перепоя, когда резко подскочило давление. Это случалось у него не впервой, поэтому он относился ко своей болезни со всяким медицинским пониманием: скоро он выпишется, и сможет отметить это как следует со своими товарищами. Жена возвратилась с аптеки, с целым пакетом лекарств, и, попрощавшись — до завтра, — вышла с палаты, словно утка, переваливаясь из ноги на ногу.