Меловой человек

Мы сидели и ждали, а затем в церковь вошли отец Мартин и Никки. Заиграла музыка. Я слышал эту мелодию раньше, но не мог припомнить, где именно. Но это точно был не церковный гимн. Какой-то современный медленный мотив. Сомневаюсь, что эта песня подходила Шону. Он слушал «Iron Maiden».[19]

Когда внесли гроб, мы все склонили головы. Следом за ним шел Железный Майки с родителями. Тогда я впервые увидел Майки после случая на берегу. Родители не пускали его в школу, а когда уходили, он всегда оставался с дедушкой и бабушкой.

Майки не смотрел на гроб. Он смотрел прямо перед собой, и все его тело было натянуто, как струна. Казалось, он прилагает все усилия, чтобы просто идти, дышать и не рыдать. Он уже был на полпути к алтарю, когда внезапно остановился. Человек, который шагал за ним, врезался ему в спину. Секунда замешательства — а затем Майки выбежал из церкви.

Все переглянулись — кроме его родителей. Они как будто и не заметили, что он сбежал, — просто плелись следом за гробом, как зомби. Горе покрыло их твердой коркой, словно кокон. Никто не пошел за Железным Майки. Я посмотрел на маму, но она лишь коротко качнула головой и сжала мою руку.

Думаю, именно это меня и задело. То, что я увидел, как Железный Майки убивается из-за смерти парня, которого большинство из нас просто ненавидело. Однако он все равно оставался его братом. Может, Шон не всегда был хулиганом, не всегда вел себя так жестоко. Может, в детстве они с Майки играли вместе. Ходили в парк, делились конструктором «Лего». Может, их купали в одной ванне.

А теперь он лежал в холодном темном гробу, украшенном вонючими цветами. Играла музыка, которую он не выносил. И он даже не мог попросить выключить ее. Потому что он уже никогда никого ни о чем не попросит.

Я сглотнул гигантский ком, застрявший в горле, и часто-часто заморгал. Мама легонько потянула меня за руку, и мы сели. Музыка остановилась, отец Мартин встал и начал говорить всякую ерунду про Шона Купера и Бога. Половина сказанного им казалась настоящим бредом. Он говорил о том, что в раю появился новый ангел, и о том, что Бог прибрал Шона Купера, ибо мечтал заполучить именно его — больше, чем кого бы то ни было в целом мире.

Но когда я смотрел на родителей Шона, как они рыдают, обнявшись так крепко, словно боятся, что один из них вот-вот рассыплется на кусочки, — я понимал, что никак не могу с ним согласиться.

Отец Мартин почти закончил свою речь, как вдруг раздался оглушительный грохот, — порыв ветра ворвался в церковь и разметал листочки с гимном по полу. Почти все, сидящие в церкви, оглянулись, в том числе и я.

Двери церкви были открыты настежь. Вначале я подумал, что это Железный Майки вернулся. Но затем различил две неясные фигуры на фоне яркого света. Как только они вошли внутрь, я сразу же их узнал: это была подружка Девушки с Карусели, блондинка, и полицейский, который приходил в наш дом, — констебль Томас (позже я узнал, что ее звали Ханна и что констебль Томас — ее отец).

На секунду мне показалось, будто с блондинкой что-то не так. Констебль Томас крепко держал ее за руку и не столько вел, сколько тащил к алтарю. По церкви пробежал шепоток.

Мать Майки шепнула что-то его отцу. Они встали. Его лицо исказилось от гнева. Отец Мартин, все еще стоящий за кафедрой, сказал:

— Если вы пришли выразить соболезнования почившему, мы все сейчас пойдем на кладбище.

Констебль Томас и блондинка остановились. Он оглядел церковь и всех нас. Никто не хотел встречаться с ним взглядом. Мы все сидели, смущенные. Нам было любопытно, но все старались этого не показывать. Блондинка стояла, устремив взгляд в землю, как будто мечтала провалиться сквозь нее, как это предстояло Шону Куперу.

— Соболезнования? — медленно повторил констебль Томас. — Нет уж. Не думаю. Не собираюсь я выражать соболезнования. — А затем он взял и плюнул на пол. Прямо перед гробом. — Только не мальчишке, который изнасиловал мою дочь.

По церкви прокатился общий вздох. От скамей до самых стропил. По-моему, даже из моего рта вырвался сдавленный звук. Изнасиловал? Я не знал, что значит «насиловать» (думаю, я во многих смыслах оставался довольно наивным для своих двенадцати лет), но я понимал: наверное, это значит заставлять девушку делать то, чего она не хочет. И это плохо.

— Ты — лживый ублюдок! — закричал отец Железного Майки.

— Ублюдок? — зарычал констебль Томас. — Я скажу тебе, кто тут ублюдок! — И он указал на свою дочь. — Ублюдок — это то, что теперь сидит у нее в животе!

Еще один вздох. У отца Мартина было такое выражение лица, словно кожа вот-вот сползет с костей. Он открыл было рот, но прежде чем он успел издать хоть один звук, раздался душераздирающий рев, а затем отец Железного Майки метнулся вперед и набросился на констебля Томаса.