MEMENTO, книга перехода

Спросим себя: к чему мы приходим сами в отношении к этой данности? И к чему стремимся? Чего если не от мира и Бога, то от себя хотим?.. Мой себе ответ вот каков. По верхнему пределу, по максимуму: хочу постичь тайну смертности и обосновать свою веру в бессмертие реальными фактами и здравыми доводами – превратить веру в знание и передать это знание другим людям. На самую малость, это уже получается… А по минимуму – хочу надежно держать Скелет в своем личном шкафу, чтобы не мешал жить, покуда живется. О смерти либо не думать, либо думать спокойно и плодотворно, хорошо думать. Отчасти получается тоже.

Это пока все, пересылаю вам для сравнения недавнюю переписку с другой мамой на ту же тему.

ВЛ, какова ваша точка зрения на тему преподнесения ребенку понятия «смерть»? – Маленькому ребенку, для которого трупик любимого попугайчика – шокирующее открытие…

Я училась на редактора детской литературы. Умные мысли, умные курсовые на тему психологии и эстетики детских произведений… Пустота это все. Нас не готовили к главному. Как реагировать и что говорить, когда, читая малышу про замершую до смерти девочку (решилась прочитать Андерсена «Девочка со спичками») сталкиваешься с чувством страха и удручения… Слезы, отчаяние… А ведь тема смерти сквозит практически во всякой сказке, каждом стишке… И начинаешь выкручиваться. Три главных способа.

1. Идея загробной жизни. Рассказываешь крошке о том, что смерть – лишь переход в иной мир.

2. Избегаешь любых разговоров о смерти. Понятен риск еще большей травмированности впоследствии.

3. Рассказываешь все как есть, без прикрас – что все умирают, что после смерти тело закапывается – и конец. Жуткая действительность, в которую самой не хочется верить…

Елена

Елена, спасибо за очередное напоминание о сверхважном вопросе. Думаю над ним целую жизнь. Вопрос-то не детский, а взрослый, взрослее некуда, и отвечать на него приходится, прежде всего, себе – ребенку-в-себе – а уж потом и своему чаду.

Дети, с одной стороны, беззащитней, а с другой – лучше нас защищены от непосильного. И нам, взрослым, играя роль себя-взрослых по отношению к ребенку, не стоит слишком уж заигрываться и всегда автоматом брать на себя естественно навязываемую ребенком роль эксперта-отвечальщика, эдакого наместника бога. Начинать с подробных вопросов себе: «А я – я-то об этом что знаю и что думаю?.. Что хочу думать, во что верить?.. Имею ли какую-то определенную точку зрения на вопрос о смерти или это для меня тоже вопрос открытый, вопрос больной, вопрос страшный?.. Не убегаю ли я от него?.. Убегаю, конечно же. Но теперь уж не убежишь – на тебя смотрят беспомощные детские глаза…»

Сначала искренность перед собой, потом – искренность перед ребенком. Искренность – ясно – на уровне понятном и по возможности безопасном.

Если мы верим, если хотя бы предполагаем или хотим верить, что какая-то форма продолжения жизни после телесной смерти есть, то, конечно, очень хорошо будет попытаться в доступных словах и образах передать эту веру – или возможность веры – ребенку. Преподнесение может быть и игровым, полушуточным, как, например, в фильме «Мой папочка – привидение».

Ну, а если мы сверхупорно, непререкаемо, узко-атеистически и плоско-материалистически (а может быть, садомазохически?..) убеждены, что смерть – это полный и безвозвратный, абсолютный конец всему…

Тогда с нами ничего не поделаешь. Будем и дальше с тупой безнадежностью, принимаемой за честность ума, упираться в этот свой абсолютный капец. Но вот ребенка придавливать могильной плитой своей ограниченности не надо. Это жестоко и глупо. Это может быть и смертельно опасно.

Каждый день, каждый миг и всю жизнь мы ответственны за тот риск, которому подвергаем детскую душу своим насилием над ней, пусть и с самыми благими намерениями. Насилием?!.. Да. Всякое приобщение ко всякому убеждению, если душа открыта и беспомощна, если еще не развито критическое сознание, – есть насилие. И нас с вами так насиловали в немереном количестве, и всю жизнь этим маемся.