Memento mori

На самом деле миссис Петтигру в один прекрасный тихий день был-таки анонимный звонок, но она предпочла тут же об этом начисто позабыть. У нее была великолепная способность попросту вычеркивать неприятности и неудобства, словно бы их и не было. Спроси ее, например, правда ли, что восемнадцать лет назад ее лицо «отремонтировали», – и она бы даже удивилась, причем неподдельно, более того, в простоте душевной и шутки ради она бы назвала кой-кого из тех, кто «действительно» подремонтировал лицо или обновил еще что-нибудь путем косметической хирургии.

Так что миссис Петтигру совершенно убедила себя, что никакого непонятного голоса по телефону она слыхом не слыхивала; она не просто предала этот случай забвению, нет – она даже не сохранила никаких следов его в памяти: положила трубку и вычеркнула его из жизни.

– Навыдумывают с три короба и сами себе верят, – сказала миссис Петтигру.

– Чего там, – сказала миссис Энтони, – и правда ведь от смерти никуда не денешься. Но мне бы тоже не понравилось, если бы этот малый стал меня допекать. Ну уж я бы всыпала ему по первое число.

– Да нет же никакого малого! – крикнула миссис Петтигру. – Вы что, не слышите меня?

– Аппарат у меня в ухе, и я вас очень даже слышу. Нечего голос-то повышать.

Миссис Петтигру горько укоряла себя, как и всякий раз, когда унижалась до перебранки с миссис Энтони, забывая о том, что это ей вовсе не на руку. Чтобы хоть как-то отыграться, она удалилась из кухни с надменным видом и пошла искать Годфри.

Он сидел у камина и, как назло, разговаривал с Чармиан.

– Пожалуйста, Годфри, ну не надо снова долбить одно и то же. А, вот и вы, миссис Петтигру, – сказала Чармиан.

– Это не Тэйлор, – сказал Годфри с привычным раздражением.

– Оно и видно, – сказала Чармиан.

Он уныло поглядел на миссис Петтигру. Нет человеку в своем же доме никакого покоя. Его все больше тревожило новообретенное самообладание Чармиан. Не то чтобы он желал худа собственной жене, но неизменно он увядал в той мере, в какой она расцветала. Взглянув на жену, он подумал: это же ненадолго, потом ей обязательно станет хуже. Как иной раз бывает трудно, подумал он, немолодому человеку. Миссис Петтигру снова назначила ему свидание с поверенным, а оно ему вовсе не нужно. Конечно, раньше или позже придется все-таки повидаться с поверенным, но после вчерашней бессмысленной поездки в Кингстон и обратно он устал до умопомрачения. Еще этот полоумный Мортимер танцевал вокруг Чармиан, да и все вокруг нее танцевали, словно она бог знает кто, а не просто жалкая старая развалина, – и от этого болезненно припоминались прежние обиды: с давних пор он ошибочно считал каждый успех Чармиан ущербом для себя, и ему, в силу привычки, не могло быть хорошо, если ей не было плохо.

– Мы же вчера вечером все сто раз обсудили, – повторяла Чармиан. – Хватит уж разговоров. Я, например, люблю Генри Мортимера, и проехались мы, по-моему, замечательно.

Миссис Петтигру тоже была встревожена тем, что Чармиан воспрянула духом – видимо, после переиздания ее незапамятных сочиненьиц. На самом деле Чармиан окрепла еще и потому, что ей приходилось изо дня в день противостоять хамству миссис Петтигру. Миссис Петтигру даже стала опасаться, как бы она, чего доброго, не пережила Годфри. Чармиан надо отправить в пансионат; и давно бы отправили, если в не малодушие Годфри, который удерживал жену при себе, спекулируя на ее супружеском сочувствии.

Годфри покосился на свою ненавистную союзницу Чармиан, сидевшую по другую сторону камина, потом – на Мейбл Петтигру между ними, которой он боялся без памяти, и решил сегодня опять удрать от миссис Петтигру и съездить к Олив.

Миссис Петтигру подумала: я читаю на его лице, как в открытой книге. Книги она ни одной не открывала уже больше сорока лет: не могла сосредоточиться на чтении, но подумала именно так – и решила сопровождать его к поверенному.

Чармиан пошла прилечь после обеда, и к ней явилась миссис Петтигру. Чармиан открыла глаза.

– Вы стучались, Мейбл? Я не расслышала, – сказала она.

– Нечего было слышать, – сказала миссис Петтигру.

– Никогда не забывайте постучаться, – сказала Чармиан.

– Миссис Энтони, – сказала миссис Петтигру, – стала чрезвычайно рассеянна и стряпать больше не может. Три дня подряд, как вам известно, она все забывала солить. Вчера она подала гусеницу в тушеных овощах. В мясную подливу переложила чесноку – то есть она-то говорит, что думала, будто это сельдерей. И сегодня утром сварила Годфри яйцо вкрутую – он к нему даже не притронулся.

– Приглядывайте за нею, Мейбл. Своих дел у вас немного.

Все чувства миссис Петтигру, по наитию которых она жила, возмутились в ней при виде этой новоявленной независимости, которую Чармиан обрела за зиму. У нее перехватило горло, и, стоя возле постели Чармиан, она дышала часто и напряженно.

– Присядьте, Мейбл. У вас задышка, – сказала Чармиан.