Memento mori

Ведь искусство построения сюжета, – добавила она, – очень сродни плетению лжи.

– А в жизни, – сказал он, – в жизни-то плетение лжи – тоже искусство?

– В жизни, – ответила она, – все по-другому. Все подвластно Промыслу Господню. Как припомню, собственную жизнь... Вот Годфри...

Гай подумал, что зря он завел про жизнь, лучше бы обсуждали дальше ее романы. Чармиан насчет Годфри не в себе, это ясно.

– Годфри пока что не удосужился меня, навестить. Приедет на будущей неделе. Если сможет. Только дело его плохо. Видишь ли, Гай, он сам себе злейший враг. Он...

Какими тусклыми и нудными, подумал Гай, становятся самые интересные люди, сколько-нибудь пораженные чувством вины.

Он отбыл в пять. Чармиан глядела из окна, как его усаживают в машину. Она сетовала на себя, что так разболталась о Годфри. Гай никогда не интересовался ее домашними делами, а вообще – какой собеседник! И ситцевая комната вдруг показалась пустоватой.

Гай неловко помахал ей из окна машины негнущейся рукой. И только тут Чармиан заметила, что, пока Гая усаживали, подкатила другая машина. Она присмотрелась: уж не Годфри ли это приехал? Да, Годфри; вот он вылезает, по обыкновению порывисто. Наверно, стало совсем невтерпеж, и он исхитрился улизнуть от миссис Петтигру. Ну что бы ему переселиться в какую-нибудь тихую, закрытую гостиницу. Но когда он вприпрыжку устремился к дверям, обнаружилось, что вид у него здоровый и бодрый. Ее охватила усталость.

* * *

По дороге домой Гай Лит размышлял, то ли он наслаждается тем покоем и волей, которые предположительно сопутствуют старости, то ли нет. Еще вчера он был безмятежно стар, а сегодня омолодился и обеспокоился. Почем знать в ту или иную минуту, как себя окажет твой преклонный возраст? Но в общем итоге, рассудил Гай, он, пожалуй, все-таки вкушает покой и волю, хотя предвкушал-то он их совсем иначе. Он, может, потому беззаботен и отрешен, что очень быстро утомляется. Поразительна, конечно, жизненная энергия Чармиан – это притом, что она на десять лет его старше. И все же, заключил он, какой он душка-старичок. Как он удачно сохранил свои материальные потребности, и теперь, когда ему перепадет наследство Лизы, можно будет скоротать зиму где-нибудь в действительно теплых краях. А Лизины деньги он заслужил. И ничуть не сердился на Чармиан за ее неблагодарность. Хоть и мало кто женился бы на Лизе только затем, чтобы она не изводила Чармиан. Мало кто претерпел бы тайну этого брака, чисто юридического, чтобы Лиза в полную силу наслаждалась бесчисленными извращениями.

– Мне необходимо быть замужем, – говорила она своим сипловатым голосом. – Нет, милый, мужчина под боком мне не нужен, но надо чувствовать себя замужней – иначе ни от чего никакой радости.

По неосторожности они обменялись письмами на этот предмет – и вот его право на Лизино наследство оказалось под вопросом. Конечно, Цунами вряд ли добились бы своего, но очень было бы гадко. А теперь он получит Лизины деньги: он их заслужил. Он ублаготворил Лизу и успокоил Чармиан.

Сомнительно, чтобы Чармиан была ему за это когда-нибудь хоть сколько-то благодарна. И все же Чармиан он обожал. Дивная женщина, даром что год назад он застал ее в тихом маразме. А теперь, когда она почти что пришла в себя, какая жалость, что у нее один Годфри на уме. Ну, и все равно: Чармиан – обожаемая за былое и, как угодно, прелесть по-нынешнему. А Лизины деньги он, ей-богу заслужил. Зимой замечательно бы на Тринидад. Или на Барбадос. Надо написать, пусть пришлют рекламы.

Когда они подъехали к Старым Конюшням, из-за дома возник Перси Мэннеринг и приблизился к машине, помахивая журналом в сторону дверей, где было пришпилено сообщение Гая.

– На несколько дней?! – орал Перси.

– Ну, вот я и вернулся, – сказал Гай. – Сейчас Тони поможет мне выбраться из машины, мы зайдем в дом и чего-нибудь выпьем. А пока что, умоляю, не будем тревожить лилии долин.

– На несколько дней, – не унимался Перси, – это как?

Тони протрусил вокруг машины и взял Гая под руки.

– А я вас и ждал, – орал Перси, – вас-то я и ждал!

Подпираясь клюками, Гай пытался припомнить, что же он такое написал про Эрнеста Доусона в напечатанном отрывке мемуаров, с чего так обозлился Перси. Едва он успел войти в дом, как это ему открылось, ибо Перси начал высказываться.

– Вы цитируете стихотворение о Синаре: «И я был верен тебе, Синара, – на свой манер!» И комментируете: «Да, таков был Доусон – он, кстати, и умер на свой манер, в объятиях чужой жены, притом жены лучшего своего друга!» Вот что вы написали, так или не так?

– Должно быть, так, – сказал Гай, падая в кресло, – я не имею оснований вам не верить.

– Между тем вы знаете не хуже меня, – завопил Перси, – что Шерард спас Доусона из кабака и привел его к себе домой, где его кормили и за ним ухаживали. И Доусон в самом деле умер на руках у миссис Шерард, гадина ты этакая: она его поддерживала и утешала на последней стадии чахотки. Не хуже меня вы это знаете. И все же намекаете, будто Доусон и она...

– Я всего-навсего старый очерствелый критик, – сказал Гай.

Перси трахнул кулаком по столику.