Мемнох-дьявол

Именно благодаря этой любви и семейным узам, благодаря этому редкому и неподражаемому соцветию – такому созидательному, Господь мой, что оно казалось подобием Твоих созданий, – души этих существ оставались живыми и после смерти! Что другое в природе могло бы совершить это, Господи? Все, что было взято, отдается земле. Твоя мудрость проявляется повсюду; и всех тех, кто страдает и умирает под сводом Твоих небес, милосердно погружают в жестокое неведение относительно порядка вещей, который в конечном итоге подразумевает их собственную смерть.

Но не мужчин и не женщин! В сердце своем, любя друг друга – супруг супругу, одна семья другую семью, – они вообразили себе Небеса, Господь мой. Они вообразили то время, когда воссоединятся души и восстановится человеческий род, и все запоют в блаженстве! Они придумали себе вечность, потому что этого требует их любовь, Господи. Они зачали эти идеи, как зачинают детей из плоти! Я, ангел-хранитель, и я это видел».

И снова настала тишина. Небеса безмолвствовали, и звуки исходили лишь от лежащей внизу земли: шепот ветра, слабое колыхание морей и неясные, отдаленные стенания душ – на земле и в преисподней.

«Господи, – молвил я, – они стремятся к небесам. Они воображают себе вечность или бессмертие – не знаю, что именно. Они страдают от несправедливости, разлук, болезней и смерти, на что никакие другие животные не способны. И души их велики. В преисподней они становятся выше любви к себе и забот о себе во имя любви. Любовь бесконечно обращается между землей и преисподней. Господи, они создали нижний круг незримого судилища! Они пытаются умилостивить Твой гнев, ибо знают, что Ты здесь! И, Господи, они хотят знать о Тебе все. И о себе тоже. Они знают и хотят приумножать знание!»

То были главные мои доводы, и я это понимал. Но опять Господь не прервал меня и не ответил мне.

«Я воспринял людей, – продолжал я, – по меньшей мере как Твое величайшее свершение, еще бы – создать существо, наделенное самосознанием, имеющее представление о времени, с достаточно развитым интеллектом, способным к столь быстрому усвоению знаний, что даже не всякий ангел-хранитель способен на это.

Предложение, с которым я пришел к тебе, Господи, таково: нельзя ли подарить этим душам, пребывающим ли во плоти, обитающим ли в преисподней, часть нашего света? Нельзя ли подарить им свет, подобно тому как животным дают воду, когда те хотят пить? И не могут ли эти души, удостоенные однажды божественного доверия, рассчитывать на то, что займут какое-то, пусть малое, место на этом Суде Небесном, которому нет конца?»

Наступившая тишина казалась дремотной и вечной, словно до начала времен.

«Нельзя ли попытаться сделать это, о Господи? Ибо, если не пытаться, не будет ли участь тех невидимых выживших душ состоять в том, что они станут грубеть и все больше увязать во плоти и это приведет не к познанию истинной природы вещей, а к появлению извращенных идей, основанных на отрывочных фактах и инстинктивном страхе?»

На этот раз я не стал выдерживать вежливую паузу и сразу продолжил:

«Господи, когда я вошел в плоть, когда я был с женщиной, то это произошло потому, что она была прекрасна – да! – и напоминала нас, и могла даровать тот вид плотского наслаждения, который нам неведом. Само собой разумеется, Господи, это наслаждение неизмеримо мало в сравнении с Твоим величием, но говорю Тебе, Господи, в тот миг, когда я возлег с нею, а она – со мною и мы вместе познали это наслаждение, рев того невеликого пламени все же напоминал звуки песен обитателей горних высот!

На один миг сердца наши остановились, Господи. Мы познали вечность через плоть – мужчина во мне знал, что женщина это тоже понимает. Мы познали нечто возвышающееся надо всеми земными чаяниями, нечто истинно божественное».

Я умолк. Что еще мог я сказать? Не расцвечивать же свои доводы примерами для Того, Кто знал все на свете. Со сложенными на груди руками я почтительно посмотрел вниз, размышляя и прислушиваясь к душам в преисподней; на одно мгновение их слабые отдаленные крики отвлекли меня, оторвали от божественного присутствия, дали понять, что эти души зовут меня, напоминают о моем обещании, надеются на мое возвращение.

«Господи милосердный, прости меня, – вымолвил я. – Твои чудеса околдовали меня. Прости, если я нарушил Твои намерения».