Memoria

— Тихо, Муся! — шепнул Герман, опустив руку на мохнатую шею. Лайка вздрагивала, боясь пошевелиться. Я проследила их взгляд: шагах в десяти шевелился брусничник — желтела грудка птицы. Шейка ее тянулась вверх, озабоченно блестел глаз. «Кок-ко-ко», — звала птица; тоненькие голоски ей отвечали: «Киви-киви-киви». По брусничнику покатились маленькие, желтовато-серые пуховые комочки с блестящими точечками глаз. Путаясь в былинках, они бежали между камнем и застывшими людьми: «Киви-киви-киви». Один комочек нацелился, подскочил, прямо с воздуха подхватил комара, но не удержался, ткнулся носиком в мох. «Кок», — сказала мать. «Киви-киви-ки-ви», — запищали комочки. Мать, быстро крутя головой, собирала их. Ветер дул от нее, она не могла чуять и слышать людей, но что-то ее потревожило: она уводила детей.

— Ну, — прошептала я, переводя дыхание, — я не представляла себе…

— Край непуганых птиц, — ответил Герман. Глаза у него под очками стали такими, что я поняла, почему заулыбались коляне, когда он вошел в избу.

— Странно, — медленно сказала я, — мы только вчера познакомились, а кажется, целый век знакомы.

— У хороших людей так и должно быть. Пойдем глухарей смотреть.

Но глухари не давались в тот день. Может быть, потому, что тишина прерывалась смехом. Муська смотрела на нас с укором. Солнце стало ближе подходить к сопкам. Небо расцветилось розовым и лиловым. Как трубы зазвенели клики: в розовом небе летела стая больших белых птиц.

— Лебеди. — Крепс поднял голову. — Жировать на губу пошли.

— Хотела бы я посмотреть их поближе.

— Ну, что ж! Можно! Карбас на берегу. Спустим в губу, там покараулим.

Мы спустились к заливу. Перевернутый карбас, как большая рыбина, лежал на гальке.

— Карбас, — сказал Крепс, рассматривая, — малость рассохся.

— Пустяки, — убежденно отвечала я, — давайте спускать, не потонем.

Перевернули, спустили, карбас закачался на воде. Под ним, расходясь кругами, закачалось черное отражение.

— Течет.

— Вы что, трусите, Герман? Черпак есть! — Я взяла черпак и откачала всю воду. Лодка была действительно почти суха.

— Ну, ладно… Муся — прыгай.

Крепс сел на весла. Муська, привычно балансируя, перебежала к носу. Карбас заскользил по воде. В небе была такая же рябь розовых и золотых струй. Светлую тишину разделял темный пояс сопок. Они стояли неподвижно и твердо, а внизу и вверху все двигалось, меняя цвета, будто разворачивали вороха гигантских тканей.

Поплыл карбас. Мы высматривали белых птиц и не заметили, как сплошной стеной нашел туман, будто столкнули с горы ком плотной ваты. И покатился, разворачиваясь, все быстрее и быстрее.

— Откуда он? — удивилась я.

— От перемены давления выпадают осадки. Тут бывают такие внезапные явления…

— Меня интересует — как мы будем двигаться?

— Не как, а куда? Вопрос, достойный внимания. Компаса у меня нет.

— Пожалуй лучше держаться на месте? — спросила я.

— Течение-то все равно несет. — Герман тихо двигал веслами. Муськины уши чернели на носу лодки. Платье, волосы, руки, лицо — все стало влажным.

— Холодный компресс, — засмеялась я, — хоть пошевелиться немного!

Я с силой взмахнула кормовым веслом. Карбас резко вильнул и стукнулся. Нельзя было разобрать в тумане: скала или плывшее мимо бревно?

— Удар крепкий, и течь усилится, — сказал Герман. — Начался отлив. Нас несет к океану. Довольно неприятно, что нельзя понять — в какой стороне берег.

— Смотрите, как проступает вода.

— Шпаклевка выпала от удара. Карбас — половина смерти, — пробормотал Крепе. Он взял черпак и стал быстро выбрасывать воду.

— Черпак один, — виновато сказала я, — чем бы еще качать?

— Если качать интенсивно, все равно надо передыхать, будем качать по очереди, — утешил Герман.

Он качал быстро, всплески падали за борт, но вода почти не убывала.

— Направление течения можно определить при полной неподвижности в лодке, а мы хлюпаем и мешаем. — Крепс поднял черпак, вслушиваясь и присматриваясь. Все сливалось за белой стеной. Почти не верилось, что есть мир видимых, твердых предметов.

— Как странно, — сказала я, — как в армянском анекдоте про жирафа — «не может быть». Или — как во сне… Далеко отсюда до океана, дяденька? — я засмеялась.

— Океан не ближний свет, до него не донесет, но до затопления — недалеко. Вы умеете плавать?

— Брассом или кролем прикажете?

— Любым стилем, только на большое расстояние. Жаль, ружье придется бросить…

— Неужели топить ружье? — я возмутилась. — Пожалуй, и сапоги снять?

Я не верила в серьезность опасности. Казалось — опасность вроде игры, разворачивающей еще не испытанные возможности.