Memoria

Тот, высокий и бритый, тоже в путейской фуражке, засмеялся, показывая неровные зубы.

— Как это вы не сбили Петра Петровича с ног, дорогой товарищ-барышня? — сказал он, покачивая головой.

— Простите, пожалуйста? — конфузилась я. — Совсем нечаянно?

— Полагаю, не злоумышленно хотели выпустить душу из бренного тела, — ответил толстяк, рассматривая меня.

— Куда это вы так спешили? — спросил бритый.

— За кипятком. Старушка, соседка по вагону, просила.

— А вы куда едете?

— В Пермь.

— Студентка?

— Да.

— Та-ак, та-ак... Пермского университета? — спросил толстяк.

— Нет, Петроградского, я на практике.

— И едете в бесплацкартном вагоне этого убийственного «Максима»? — щуря глаза, протянул бритый инженер.

— Что в нем ужасного? — удивилась я. — Вовсе неплохо еду. И люди кругом хорошие.

— Вонь, теснота...

— Пустяки! Надо вот кипяток старушке достать. — Я тряхнула чайником.

— Мы вам достанем, самый горячий,— предложил толстяк.

— Я думаю, он везде одинаковый, — улыбнулась я.

— Наш — лучшего качества. Да в кипятилке, верно, и нет уж...

Действительно, в кипятилке мрачный голос сказал:

— Весь выпили. — Волосатая физиономия высунулась в окошечко, но, увидев инженеров, осклабилась: — Проводники в ваш вагон отнесли, не извольте беспокоиться, товарищ начальник пути!

— Ну вот видите — придется идти к нам! — сказал толстяк, разводя руками. — Я вам говорил: у нас лучшего качества. Идем!

— Ну пойдем, когда так! — улыбнулась я. Подошли к блестевшему синими стенками салон вагону. Зеркальные окна, казалось, усмехались вежливо снисходительно, как бритый инженер. Я презирала и начищенный вагон и начищенного инженера.

Проводник услужливо открыл дверь.

— Налейте-ка в этот чайник кипятку, Степан! — сказал толстый Петр Петрович. — А может, вы с нами стаканчик выпьете? Или лимонаду холодного? — предложил он мне.

В открытые двери видны были парусиновые чехлы на диванах и белая скатерть на столе. Синие занавесочки затеняли окна. Благопристойно, прохладно и чисто.

— Это — наш служебный вагон, — сказал Петр Петрович, — в нем мы с Николай Сергеевичем странствуем не без удобств. И — тоже в Пермь. Чем тащиться «Максимом» — переходите-ка к нам! Нас прицепят ночью к скорому, и утром будем в Перми.

— Ну что вы! Нет, спасибо!

— А почему, собственно? Петр Петрович это прекрасно придумал! У нас одно купе пустует. Вот мы и предоставим его вам, — посмеиваясь, сказал Николай Сергеевич.

— Спасибо! Мне и так неплохо. Спасибо за кипяток! — Я соскочила с лесенки и пошла к своему вагону.

Из-за леса засвистел встречный. Бабушка в окне взволнованно выглядывала.

— Деточка моя, я думала, вы потерялись!

— Вот она я! — улыбнулась я, вскакивая на подножку. Шипя тормозами, прошел встречный поезд. Остановился. «Максим» закричал, дернул. Чокая буферами, состав двинулся.

Я подтянулась, вскинула ноги и улеглась на своей полке. Веер подсолнечной шелухи и окурков осыпал меня — это парень с третьей полки высунулся в окно, крича:

— Са-а-дись, ребята! Останетесь... Садись, Миха, лезь!

Пассажиры бежали по платформе и гроздьями вешались на подножку. Входившие в вагон отфыркивались:

— Ну и крепок дух!

Я хотела опять приняться за Канта, но стук, шум и духота мешали думать. «Пожалуй, неплохо бы ехать в салон вагоне, — мелькнула мысль, — все-таки чистота — приятная вещь. И не будут мешать...»

Старик напротив курил махорку и рассказывал, как ездил в Вятку, к сыну:

— Ничего угошшали, подходяшше! Ничего, говорю...— твердил он.

Толстощекая старуха пила кипяток и рассказывала соседке об уме своей коровы. Соседка сочувственно соглашалась, посасывая мелкие кусочки сахару.

— А вы, деточка, с нами чайку? — предложили они мне.

Я отказалась. Стала смотреть в окно. Мохнатые лапы елей, раздвигая чащу лиственного леса, просовывались к самому железнодорожному полотну.

Потом лес разорвали поля. Ели стояли в них одиночками, по холмам, как сторожа. Вятская буро-красная земля убегала от поезда...

Мы снова остановились на какой-то станции. Я высунула голову.

— А-а, вот вы где! Мы за вами! — крикнули снизу. Взявшись под руку, оба инженера, еще более свежие, чистые, улыбающиеся, стояли перед вагоном.

— Пришли уговорить вас перейти к нам и помочь перенести вещи, — сказал Николай Сергеевич, покачиваясь на носках.

— Соглашайтесь, соглашайтесь, чего там! — кивал Петр Петрович. — Берите вещи дамы, батенька.

Я поколебалась, но чистота и прохлада вагона-салона манили меня.

— Хорошо! — наконец согласилась я. — Спасибо, перейду, если это вас не затруднит. Вещей у меня нет.

Я закрыла «Критику чистого разума», сунула ее в рюкзак, скатала одеяло туда же и спрыгнула с полки.

— Куда, моя деточка? — спросила толстощекая старуха.

— Перехожу в другой вагон, бабушка, там свободнее.

— Ну дай тебе Бог!

Соскочив с подножки вагона, я поправила рюкзак.

— Дайте я понесу, — наклонился Николай Сергеевич.

— Спасибо, я сама!

Подошли к блистающему вагону. Петр Петрович открыл купе.

— К вашим услугам! Тут и умывальник и зеркало.

Мы будем ждать вас в столовой.