Memoria

— Ты куда? Организуем проводы, — сказал мне Левка.— Идем?

Не успел Владимир Германович закрыть рот от зевка, как его окружили человек десять. Дядя Костя и Костя взяли его под руки.

— Gaudeamus igitur, — фальцетом запел дядя Костя. Старик басом подхватил:

— Yuvenes dum sumus!

Все со смехом захлопали в ладоши:

— С песнями вас поведем.

Повели серединой улицы, потом набережной Мойки и закоулками. Город спал в синеве. Круглели булыжники. Шаги были далеко слышны. Песни уносились в затихшие улицы, как весенний ветер к морю. Мягкий глубокий баритон завел:

С песней звонкой

Шел сторонкой

С любушкой своей

И украдкой

Да с оглядкой

Целовался с ней...

Я узнала голос. Это Юрий вел песню. Она ударялась в молчаливые окна, разлеталась, как брызги света. Небо синело над крышами, переливалось легкими перистыми облачками.

Из-за угла вынырнул милиционер.

— Это что, товарищи? — спросил изумленно.

— Ничего, — ответил Лева.

— Кричите вы почему?

— А что вообще есть крик? — спросил Лева. — Может быть, вам это кажется? Крик не в силах нарушить мировую тишину вещи в себе.

— Как это? — удивился милиционер.

— Сущность вещей непознаваема, — отвечал Лева, вздыхая, — вам кажется, что мы кричим, но, может быть, нас и не существует.

— Как это кажется, — рассердился милиционер. — Очень даже вижу, что существуете и порядок нарушаете!

— Может, вам кажется, что я хожу на ногах? — вежливо спросил Лева.

— Не кажется, повторяю: и ходишь ты на ногах, и порядок нарушаешь!

— Посмотрите внимательней! — Лева быстро встал на руки и на руках обежал вокруг милиционера.

— Ах, чтоб тебя разорвало! Вы что- циркачи?

— Студенты мы, — сказали несколько голосов, — и провожаем с вечеринки профессора.

— Профессора! Видно, выпито было немало... — усмехнулся милиционер. — Ишь, седой весь, а тоже...

Но Владимир Германович так подмигнул милиционеру, что тот рассмеялся.

— Не пьяные, видно, а бешеные! Тишину надо соблюдать, граждане! — и, махнув рукой, он ушел за угол. Ртудрнты снова запели. Юра подошел ко мне:

— Пойдем на Неву.

— Хорошо.

Через Мойку и сумрак Зимней канавки мы вышли к Неве. Еще издали, из-за арки, она манила великолепием белой ночи. И вот — распахнулось!

Был час, когда все становится синим. Повисают в синем воздухе дворцы, мосты, набережная. Над Васильевским островом еще тлеет заря. Розово-малиновые отсветы взбегают на небо на маленьких тонких облачках. На востоке же, за Литейным мостом, все было густым, сине-лиловым. В синеве купались деревья, лазоревые купола мечети, золото Петропавловского шпиля. Над зыблющейся синевой повис Троицкий мост. Из синевы, казалось, поднимался глубокий и радостный страх: вот-вот придет неизвестное. Шаги раздавались на гранитных плитах так звонко, что мы невольно пошли по торцам: темные восьмигранники мягчили шаги. Шли быстро и молча. Страх нарастал.

Преодолевая его, Юрий взял меня под руку, облизал пересохшие губы и тихонько запел:

С песней звонкой

Шел сторонкой

С любушкой своей

И украдкой

Да с оглядкой

Целовался с ней...

И как будто захлебнулся, оборвал и опять начал. Заглянул мне в глаза. Наверное, глаза что-то сказали, потому что он наклонился и поцеловал, а потом, убыстряя шаг, запел уже уверенно, снова остановился, еще раз заглянул в глаза и прошептал: — Хорошо тебе? Хорошо?

Я кивнула.

— А мне так хорошо, что даже не знаю, что сделать.

— Тебе тоже страшно?

— Очень! Уже много месяцев...

— Чего же... Чего тебе страшно?

— Тебя. Того, что так, так люблю тебя, что не знаю, что же мне делать с этим. Как жить? — Зеленые потемневшие глаза его стали строгими, почти страдальческими, брови изогнулись, сходясь к переносице. — Как вместить такую любовь? Ведь она заполняет все!

— Разве она не радость? Мне тоже было страшно, а сейчас так стало радостно, что, кажется, я поднимусь выше Петропавловского шпиля, чайкой полечу к морю... Смотри, смотри: все было синее, торжественное и странное на востоке, а теперь — какая заря!

За Литейным мостом встала тонкая желтая полоса. В высоком позеленевшем небе строились ряды прозрачных розовых облачков... Лиловые тени убегали. Воздух и камни зарозовели.

— Как великолепно жить на свете! Как великолепно, а люди мучаются. Ну для чего вот мы мучили друг друга?

— Не знаю! Черт меня знает, почему я мучился всю зиму?.. Не мог сказать... Ты — лучше меня! Поэтому у тебя все радостно и просто получается. А я боялся. И злился.

— Как все это странно. Ты совсем свой, можно все сказать, а сколько месяцев была стена! А теперь — вместе!

— Совсем, совсем будем вместе, да?

— Но ведь через несколько дней ты едешь на Байкал, а я в Лапландию... На долгие месяцы!

— Какой я непростительный идиот! Не сумел раньше сказать... Вместе бы ехали!

— Хорошо вместе, но, знаешь, может быть, так и лучше. Слишком странно: совсем вместе. Ответственно как-то! То, что совершается, от тебя не зависит. А надо — еще открыть мир, а потом уж найти друг друга. Надо ждать, когда рассветет.

— Оно уже взошло, посмотри!

Золотые лучи брызнули из-за домов...

Отъезд