Memoria. Воспоминания, рассказы, стихи

Ударил отбой. Я все не могла уйти – последняя ночь. За занавесочкой на нарах шевельнулась Нина Дмитриевна – хотела и боялась сказать, что надо расстаться, что вдруг застанут меня здесь, в чужом бараке, после отбоя.

– Да, надо идти!

– Ты все-таки постарайся дать о себе знать.

– Уж как-нибудь, да сумею.

– Ты ведь сможешь написать Николаю?

– Конечно. – Я повторила заученный адрес. – Подпишусь: сестра Нина.

– Он поймет и мне сообщит, что было письмо от сестры.

Мы усмехнулись: в лагерях разрешалась переписка только с родственниками, но лагерники всегда понимали друг друга, и мы побратались по переписке с ним.

– Обход, – испуганно прошептала дневальная.

Я скользнула в темноту и за средними нарами незаметно вышла из барака.

Снег блестел под прожекторами. Поднимался ветер. Пригибаясь, я перебежала в свой барак.

Наутро, как только ударил подъем, в наш барак вошла надзирательница, заторопила:

– На вахту с вещами!

Девочки подхватили мои вещи:

– Прощайте, прощайте…

Последний обыск на вахте. Гудок поезда. Часовой, вскинув винтовку на плечо, провел нас троих в вагон. Мы знали, что ехать недолго – до пересылки на Потьме. Там формируют этап.

Через час поезд остановился.

– А ну, давай вылазь!

Потьма. Та самая, куда мы приехали летом четыре с половиной года назад. Теперь всё в снегу. Снег на колючей проволоке. Снежные шапки – крыши бараков. Часовые в белых полушубках, в валенках.

Провели через вахту.

– Налево!

Деревянное здание, но вроде тюрьмы: коридор, а по обеим сторонам двери с висячими замками.

– Вот-те и вольные, – шепнула спутница, – из лагеря да обратно в тюрьму.

В камере народу, как на вокзале. Сидят на вещах. Вот несколько девушек, которых впустили только что перед нами.

– Из северных лагерей мы – и чего везли? – удивляются они. – Ведь до конца срока у всех меньше двух месяцев.

– А в каких лагерях были? В общих, вместе с бытовиками? – спрашивает, закуривая, какая-то изможденная женщина.

– В общих, на лесоповале.

– Вот оттого и везли: из общих выпускают на волю, а тут спецлагеря, по окончании – ссылка. Значит, вам в ссылку.

Девушки переглядываются и бледнеют:

– Но ведь не было в приговоре!

– Этого в приговоре не ставят. Просто везут этапом из спецлагерей на поселение. И крышка.

– Полно вам, Анна Ивановна, – говорит изможденной какая-то старушка, поправляя белый платочек, – Бог знает, как еще все обернется, может, и выпустят их… Скажите лучше, девушки, вы где были-то?

– На Воркуте.

– А не слыхали ли, случайно, про Громова? Коля Громов, сынок мой, тоже на Воркуте срок скоро кончает… Может, встретили на каком этапе?

Все бесконечно знакомо: расспросы, нары, чемоданная жизнь без завтра…

Я очень устала… от волнений, от ночи без сна. Отыскиваю свободные нары, подстилаю бушлат, покрываюсь одеялом, кладу рюкзак под голову… засыпаю.

Во сне слышу голос:

– Est-ce qu’il n’y a pas quelqu’ un qui parle français? Est-ce qu’il n’y a pas?[20]

Вижу – стройная фигурка с волнистыми каштановыми волосами, темные глаза с пушистыми ресницами, типично французская ортогенность движений – парижанка из французского фильма. Вот так сон!

– A votre service, madame[21], – говорю я, забавляясь неожиданным сном.

– Quel bonheur![22] – восклицает женщина, бросаясь ко мне, и, протирая глаза, я понимаю, что это не сон, на самом деле мне протягивает руку молодая красивая женщина и начинает быстро, почти захлебываясь, говорить по-французски. Она счастлива, что наконец может поговорить, расспросить, что-то понять. Вот уже две недели ее везут с этапом, она не знает куда, не понимает русского языка и не встретила никого, с кем могла бы поговорить.

– Как вы попали к нам из Парижа? – спрашиваю я, не сомневаясь по акценту, что она парижанка.

Нет, она не француженка, она грузинка. Но выросла в Париже. Арестовали ее в Тбилиси, и следствие шло по-грузински. После приговора вывезли из Грузии, она даже не знает куда.

– Где мы находимся? Что со мной будет дальше? – спрашивает она.

– Сейчас мы в Мордовии, – говорю я горько.

Она смотрит с ужасом:

– А дети? Неужели я не смогу узнать, где мои мальчики, что с ними?

– Узнаете. В лагерях вы встретите много женщин, говорящих по-французски, и грузинок. Я только что с десятого лаготделения, там остались мои близкие друзья, две грузинки из Тбилиси.

Я называю фамилии.

Она оживляется:

– Я слышала эти фамилии от отца. Он сам из Тбилиси.

– Хорошо, если попадете на десятый. Но и на других лагпунктах есть. На шестой, когда мы там были, пригнали четырех грузинских девушек. Потом их перебросили, кажется, на шестнадцатый.

– Молодые грузинские девушки? За что они сидят? – удивилась она.

– Попали в плен к немцам. Раз выжили, значит работали на немцев.

Она не может этого понять.

– А вы, мадам, долго в лагерях? – спрашивает она.

Я рассказываю о себе и о лагерях. Шутливо рассказываю, стараясь не пугать. Передаю комические сценки. Мы смеемся.