Memoria. Воспоминания, рассказы, стихи

Основная прелесть для них, как для всех стариков, – воспоминания. Егор Романович рассказывает:

– Вольно здесь жили-те – выйди на гору, посмотри, где полюбится, – вырубай тайгу и начинай, паши, сколь тебе полюбится, запрету нет… Вольная была тайга. Начальство раз в год видели: приедет осенью урядник, соберет подати, рубля по три или пять со двора, и уедет. Поп тоже приедет раза два в год, окрестит, кто народился, повенчает, кто оженился, и опять уедет. Церковь-то только в Казачинске была, туда мало кто ездил.

– А управлял кто в деревне?

– Како тебе управление? Ну, старосту выбирали, конечно. Когда надо – соберет мужиков: «Мужики, у нас мост через ручей проваливается – когда строить будем?» Договорятся, кто бревна подвезет, кто рубить станет, и ладно. Зимой опять соберет: «Мужики, кого выбирать станем проруби рубить?» Погалдят и договорятся, за сколько и кого наймовать. На Енисее в зиму три проруби делали: вверху для питья, пониже – скотину поить, еще пониже – белье да порты полоскать. Проруби вениками обсаживать надоть и в порядке держать. Особого для того человека наймовали, он же и колоду на ручье прочишшал, коней поить. Столовался он по очереди, порядок известный. А больше – како управление? Как хочет, так и живет хозяин. Спокойно было. Беспокойство еще, когда присылали к нам ссыльных.

Присматриваемся: что за человек есть? Разные, быват, люди. Политические, те – ничего: станет к кому на квартиру, деньги платит, сидит читает. В учителя для ребят мы их наймовали.

– А школа у вас была?

– Нет, школы не было, так, обществом наймовали учителя, в череду, по избам, собирали их.

– А государство как?

– А кому како дело до наших ребят? Хошь – учи, не хошь – пусть болтаются. Ну, понимали мы, что без грамоты нельзя, находили учителя.

– А лечил кто? Доктор или фельдшер был?

– В Казачинском была больница, а по деревням старухи травами лечили, – подхватывала Пантелеевна и начинала рассказывать о травах.

– Политические тоже, быват, лечили, – добавлял Егор Романович, – но они птицы перелетные, поживет-поживет, да и уедет. На вечное поселение не политических тюремников посылали. Тут остро смотрим: какой человек? Ежели живет смирно, работает, не болтается без дела, года три как поживет – ему и говорят старики: вот что, паря, – входи в обчество. Избу рубить тебе – поможем. Выбирай девку, женись, в приданое за ней скотину дадут, хозяином ты и станешь. Так и наши деды садились. Будешь работать – жить у нас можно. Чего не жить-то? Хошь – рыбачь, хошь – в тайге промышляй, хошь – в извоз ходи. Вольно жили.

Иван Иванович Рычков подтвердил: «Жили, не ведая ни власти, ни политики государства, словно бы не входя в него. Сами по себе жили. В обозы ходили». Иван Иванович «со товарищи» возил зимой обозы до Якутска и вниз по Енисею. Был он, да и остался, неграмотным. Расписок и счетов в получении товаров не знали, «на слово верили». Чудилось от его рассказов: как букашки по карте, ползли по Сибири, скрипели полозьями конные обозы. Пересекали ее старые хожалые тропы. Словно в разных пластах времени шли струны телеграфа, кольца железной дороги и санные пути. Еще не врубалась городская стальная жизнь в тайгу, жили там по своим обычаям. Рассказывал Иван Иванович: «Обещался кто, к примеру, мне вернуть товар или деньги там к Покрову. Приходит Покров – не возвращает, просит отложить до Николина дня. Ну берут бирку, ставят зарубку. Придет Николин день, отдаст он – ломают бирку, всё слава богу. Не принесет к сроку – опять зарубка. Не принесет вовремя – пущу бирку по рукам, извещаю тем: ненадежный человек. И нет ему боле ни у кого кредиту. Опасались этого».

Как назвать, уважаемые товарищи, такие взаимоотношения? Зарей капитализма? И величать ли этих, развозивших по Сибири товары людей – предпринимателями или кулаками? Не знаю. Как-то не укладывается в кулачество старенький Иван Иванович, рассказывавший про эту жизнь. Оборвалась она на барже, спущенной вниз по Енисею до голого места, где зимовали сосланные кулаки, питаясь добытой в петлю дичью. Кулаки ли они?

Выжил Иван Иванович и, вернувшись в Залив, начал все сначала. Ездил лишь за кедровыми орехами верст за восемьдесят вниз по Енисею и сдавал их государству. По установленным ценам давало ему государство дозированные продукты: хлеб, керосин, соль. Было ли это социалистическими начинаниями? Не знаю. Но должна сказать, что в деревне старики как-то предпочли бы жить без опеки и отеческой заботы государства.

* * *

С соседкой Онисьей Ивановной были у нас о другом беседы. Учила она меня, как сохранять всю зиму свежими испеченные калачи:

– Прямо из печи, горячими, нанижи их на палку и сразу в казенку, на мороз, – (казенками зовут в Сибири кладовые), – хошь – месяц будут лежать! Как понадобятся, внести в избу, оттают и – как сейчас из печи. Только сразу, говорю, надо выносить – горячими.

Сидя за тканьем пестрых половиков, постукивая бердами, рассказывала она сказки. Одну из них я много позднее записала на Ангаре.