Мемориал

— Да ладно вам, Марк! — махнула рукой Ирэна. — Вы думаете, нас в психушку посадят? Не посадят. Мы же с Виолой всё насквозь видим, а Фома всё чувствует заранее, что же мы — не сможем замаскироваться под нормальных? Чушь! Вот с Августом, конечно, сложнее… Ну ничего, мы его подлечим, травками отпоим, через неделю он будет как огурец — от обычного ничем не отличишь!

— Илион… — простонал я.

— Бедный вы, бедный… — посочувствовал Марк. — Ну что ж, раз вам это так необходимо, я постараюсь ничего не пропустить…

…Митяй «купил» хироманта Холопьина, а потом и Целера — на старине. У него было обаяние, способность слушать, знания, наконец. Так он вошёл в круг Хранителей, и я следил за ним по случайным проговоркам. А потом я и сам познакомился с Целером и узнал всё не хуже Митяя. У нас со стариком заключился молчаливый союз; Митяй, конечно же, не знал, что и я тоже — посвящённый. И мы частенько встречались со стариком в уютном сквере на «Блюдечке». Целер сидел на лавочке, глядя на Москвареку, на заречный Бобренев монастырь, чертил тростью на песке мистические знаки и мы говорили о старине.

И выяснилось вот что.

Существовало на рубеже XV–XVI веков некое книжное собрание, так называемая Государева Либерея или, как её ещё называли — Библиотека Иоанна Великого. Самое прямое отношение к этому собранию имели русские филэллины, а также обрусевшие греки, принесшие сюда, на Русь, заветные книги. Думаю, не обошлось и без еретиков, так называемых «жидовствующих», которые увлекались каббалистикой, но вынуждены были держать свои «знания» в тайне. Я раньше думал, когда молокососом был, что все эти рассказы о Библиотеке — чушь.

Ан нет! Была тайная Либерея.

Были три сундука с книгами, были кивоты для драгоценных томов, были ко́робы для свитков, хартий и столбцов! Были — и я знаю это не по рассказам Митяя. Я сам держал эти вещи в руках…

Стало тихо. Подошла Ночь и заглянула в окно. Молчал осаждённый акрополь. Марк закрыл лицо и сквозь сплетённые, словно корни, смуглые пальцы зазвучал его голос:

— Сколько там было Тетраевангелий, отпечатанных ещё в XVII веке, сколько написанных от руки… Одно из них до сих пор стоит у меня в глазах: плотный пергаме́н, испещрённый фантастическими заставками: драконами, причудливым зверьём, загадочными фигурами. Листья и геометрический орнамент сплетались в невероятный узор, мерцала киноварь, золото, голубые и белые краски. И чудесные миниатюры — символы евангелистов — открывали каждый раздел. Целер уверял меня, что это Андрей Рублев. Там были ветхие латинские и греческие книги, которые, казалось, развалятся от одного взгляда на них, и страшные Апокалипсисы и какая-то оторванная половина Апостола, переводы арабских трактатов, «Шестокрыл», Косма Индикоплов, обрывки из Талмуда, требники, литословы, «Астроло́г», несколько огромных томов хроник, летописей и хронографов — латинских и славянских; среди них — закованный в старую кожу и свинец «Коломенский хронограф», начинающийся почему-то с Сотворения мира и «Еллинский летописец», и громадная «История Троянская». Дайте вспомнить… Рукопись поистине грозная. Какой-то бронтозавр! Представьте себе, Август, фолиант, облачённый старым бархатом, настолько старым, что он потерял уже и структуру и цвет, и на этом фоне ещё более зловеще смотрелись литые серебряные жуки, массивные наугольники, сплетённые из чеканных виноградных листьев и фигурные, на редкость сохранившиеся застёжки.

Это была рукопись XVII века, явно переводная, выполненная в очень старой манере полууставом изумительной красоты. Каждый раздел открывался символическим изображением. На титуле, в пышной виноградной раме, горящей зелёными листьями и вишнёвыми гроздьями, был такой заголовок: «Книга, называемая Илион, или История Троянская, в ней же повести, как осаждали великий град камен, о сказании Омеровом и сокровенное толкование, что сии повести знаменуют и яко по ним изведать будущие дела».

И дальше, представьте себе, подробнейшее изложение предыстории троянской осады, описание войны точь в точь по Илиаде, по Одиссее и другим поэмам. И вот — каждая сцена, каждая деталь — проходит анализ по четырём категориям.

Представляете ли вы себе, положим, царский скипетр с золотыми гвоздями, истолкованный по четырём категориям? Оказывается — в гибели Трои — залог её будущего возрождения, а это возрождение, в свою очередь, означает Воскресение Христово.

Уму непостижимо!..

И над всей этой бездной фолиантов, над этим прущим через край потоком человеческой мысли, которая, кажется, вот-вот разорвёт тугие доски переплётов — призрак, Целер, — высокий сутулый старик лет 90 с длинной белой бородой, в донельзя потёртом старом-престаром костюме, который из чёрного стал уже серым.

Лицо его — выцветший гербарий — контур некогда живого цветка; глаза поблекли и казались слепыми, но видел он совсем неплохо для своего возраста. И голос был молодой, словно не принадлежащий ему. Он говорил мне: