Мемориал

Горело несколько свечей. Похоже, это была ризница: по стенам глухо отсвечивало цветное шитьё. Двое стояли посреди комнаты, у открытого ковчега — священник и князь. По-моему — тот самый князь, который основывал Город, который видел разрытую могилу и ладью с нетленным телом старца-крестителя. Выходит — Яр-Коломан действительно существовал? Получается так. Вот же он перед моими глазами; золотой отсвет, льющийся из ковчега, играет на лицах князя и священника, прячется в тёмно-серых складках подрясника, поблескивает в шитье багряного плаща!

Что это там в ковчеге? Какая-то золотая змея, свёрнутая клубком. И по бокам этой змеи мерцали драгоценные камни. И тут в голове у меня взревело страшным бронзовым хором: ИЛИОНСКОЕ ЗОЛОТО! Да, это был Пояс власти. Какая-то сила исходила из него, мощь, которую, наверное, не почувствуешь телесно. Да ведь я же и не был в теле. И вдруг душа моя ощутила, что её втягивает в этот Пояс, словно в тугой водоворот. Всё пространство стало зыбким, оно изменялось и струилось, лишь только Пояс оставался на прежнем месте. Он мерцал, словно груда углей в чугунке, а вокруг этого тлеющего мерцания кружился и дыбился водоворот.

Мгновенно обветшал храм, который пожрал огонь: вокруг выросли стены из пламени, рассыпались, рухнули, превратились в чёрный пепел. А потом вместо него воздвигся каменный ковчег: тяжёлый и тёмный собор, с низким сводом, похожий на катакомбы.

Чьи-то руки проникли в ларец и взяли золото, словно тяжёлый сверкающий ком. Потом мелькнула княжеская свадьба, а дальше серо-стальной мозаикой выстроились кольчуги и полированные шлемы засверкали, словно глыбы льда, и прошумели расшитыми коврами грозные лики хоругвей. Белокаменный храм рассыпался и вместо него выстроился новый, потом рухнул и снова поднялся — с огромным подкупольным пространством, откуда сквозь ладан прошли золотые полосы света.

Полыхнули отсветы пожара в окнах, потом засверкали краски на стенах, иконостас поднялся и вскипел драгоценными образами.

И вновь пошли непрерывной чередой: Литургии, вечерни, фимиам, огни свечей и лампад, и ратники в кольчугах и наборных бронях.

И снова таинственный Пояс возлёг в кипарисовый ковчег, светящийся, словно кусок солнца, и древний, будто кости вымерших великанов. И юный князь воссел на трон — в алом, расшитом золотой нитью плаще, в княжьей шапке с каменьями. Тут послышался иноземный говор латников. Я оглянулся и увидел того же князя, но уже в возрасте, со скорбным лицом и слепыми очами.

А потом вошёл царь, похожий на хитрого греческого басилевса, с пронзительным взглядом больших глаз, хищным носом и таящейся в бороде зловещей полуулыбкой. Рядом с ним была его супруга — высокая, похожая на раззолоченную византийскую статую, с грозным и величавым ликом.

Зашептали пергаменты, зашелестели книжные страницы — и храм наполнился книгами, драгоценными реликвиями, частицами святых мощей.

И другой царь пришёл, а вслед за ним провеяла беглая иноземная речь и вдруг не только храм, а весь Кремль оделся в каменный багряный кирпичный плащ, в алый венец с нарядными зубцами башен.

И все они присягали Поясу власти: все эти великие князья и цари. Все они творили обеты над кипарисным ковчегом. Но последний царь, с чёрным ликом ангела из Апокалипсиса, с невыносимым взглядом выпуклых глаз, крючковатым носом и надменным ртом — он не стал присягать, он отрёкся. Чёрная волна ужаса накрыла Коломну, ночь ухмыльнулась кровавым отсветом, клацнула отрезанной собачьей головой.

И тут вдруг вся Коломна поехала, потекла вокруг раздробленными отблесками Илионского золота, заструилась горьким дымом пожарища. И в этом дыму возникли предо мною стены другого древнего храма, глыбистого, как допотопный зверь. Тут послышались мне какие-то страшные непонятные заклинания, и вдруг увидел я прямо перед собой в этом душном дыму, в этом тёмном храме — чёрный подиум, и на нём — чёрный гроб с чем-то знакомым и невыразимо ужасным.

Холодный пот мгновенно охватил меня всего, словно кто-то из ведра водой окатил. И дыхание ужаса подняло меня, будто из могилы — и швырнуло.

Очнулся я на жестковатом ковре у кровати, внизу, в другой комнате. На кровати находились Виола с Эйреной, встрёпанные, сидящие в прабабкиных ночных рубашках и ошалело хлопающие на меня глазами.

Я же полусидел около, на ковре, и выл, держась за голову.

— Заткнись! — заорала Виола, так что стёкла зазвенели. Я заткнулся, но голова всё равно болела, и всё тело тряслось, как будто я ехал на мотоцикле.

— Я, конечно, догадывалась, Виткевич, что ты дурак, — менее громко, но очень сурово сказала Виола. — Но я просто не предполагала, что ты дурак в гомерических размерах. Сначала ты вопишь, как я не знаю кто, потом открываешь нашу дверь собственной башкой, затем врезаешься в кровать порядочных девушек, будучи при этом в одних трусах, и одновременно ревёшь, как бугай. Ты можешь объяснить, что всё это значит?

— Не знаю!.. — завыл я, держась за голову.

В дверном проёме показалась почтенная фигура Бэзила, облачённая в щегольскую пижаму.

— В чём дело? — мрачно спросил хозяин дома.