Мемориал августа 1991

– Такие люди, а нравственность на том же уровне – возмущался Ироним Евстратиевич.

– У тебя Евстратиевич, если бы прибор работал, ты другого мнения, тогда бы придерживался – засмеялся Иван Васильевич.

Ироним Евстратиевич еще больше насупился. История о его несостоятельности была старая и, к сожалению, для Иронима, известная многим. Случилось это просто, как говорится: на раз, два, три. Супруга Глафира надеялась на воскрешение состоятельности, где-то год, может чуть больше. Затем ее терпение лопнуло, тем более она была моложе благоверного на пятнадцать лет. Ладно бы так ушла, но она еще не постеснялась поведать о своем бабьем несчастье всей округе, используя при этом красочные описания неспособности Иронима Евстратиевича. Добавляя ироничные метафоры, многое еще, и все в отместку за то, что Ироним Евстратиевич в течение этого года, изводил свою жену ревностью и нравоучениями. В итоге он проиграл сражение, но не войну за всеобщую нравственность.

После утраты прямой духовной миссии, борьба за нравственность стала для Иронима Евстратиевича, чем-то вроде идеи фикс, от которой он не мог отказаться, а, наоборот, с каждым прожитым днем все больше сходил с ума на эту тему. Хуже, чем все вместе взятые старухи, и с их помощью, он выведывал любые мельчайшие подробности нехорошего поведения, даже наносил нравоучительные визиты, грозил жуткой анафемой, накладывал проклятия и просто взывал к основам чистоты и совести, хотя уже не имел на это никаких полномочий.

Праведная позиция улучшала настроение Иронима, а эти самые подробности, делали его позицию еще крепче.

– Плохо дело. Хорошо граждане не знают, что почтеннейший делегат ‘’Грядущего общества’’ занимается мерзким грехом прелюбодеяния. Это уже не просто позор для важного сановника – это дискредитация всего ‘’Грядущего общества’’. А может, все же жена, – она ему? – все же попытался уточнить Ироним Евстратиевич, надеясь, что страшные выводы окажутся ошибочными.

– Нет, я сам слышал, как он по телефону разговаривал.

– Женушка моя дорогая, но Лерочка, не получается сделать, что я обещал. Дела государственной важности. Затем с меня вдвойне причитается’’ – вполне серьезным голосом, процитировал Иван Васильевич.

– Дела, конечно, государственной важности, но это не дает право ходить в баню с чужой бабой. Пусть она и важная особа, а все одно, у нее там то же самое, и дело от этого другим не станет – сокрушался Ироним Евстратиевич, забыв на время о посланнике нечистого.

– В бане – это дело хорошо, особенно с чужой бабой. Радость господину Эдуарду Арсеньевичу, а ты скулишь. Проверь лучше свое хозяйство, может сдвинулось с полшестого. Журналы, то смотришь, какие я тебе давал? – вновь захохотал Иван Васильевич.

–Сразу выкинул, скверну проклятую. Подсунул мне, когда я пьяный был, разврат немыслимый, еще смеется – ответил Ироним Евстратиевич.

– Не верю я тебе, прячешь журнальчики.

– Тьфу, на тебя, греховодник поганый – грозно и акцентированно проговорил Ироним Евстратиевич.

– Так что ты Евстратиевич предлагаешь, насчет противления сатанинским силам. У меня есть множество лопат с вилами, с десяток охотничьих ружей.

Иван Васильевич жадно обгладывал кусок жареной курицы. Заросшее волосом лицо, лукаво улыбалось, а пожелтевшие зубы здорово дополняли картинку.

– Тьфу, на тебя еще раз – произнес Ироним Евстратиевич, вскочил с посадочного места, и только шаги по деревянной лестнице, застучали в ушах Ивана Васильевича.

…Эдуард Арсеньевич, хорошо откушав, еще лучше выпив, немного понервничав, после слов Рыжей бороды, завалился спать в гостевой комнате. Проспал он, наверное, час, может полтора, но проснулся от непривычного ощущения, что щедро отпускала ему незнакомая кровать. Через открытое окно в комнату проникали продукты горения в виде незримого для глаз дыма. Эдуард Арсеньевич подошел к окну, напротив него дымили две трубы из красного кирпича, выходящие из двух аккуратно, очень добротно сложенных банек.

…Запах дыма. Просветлевшая с помощью сна голова, вместе с ней половой прибор, как-то быстро сумели поднять упавший дух Эдуарда Арсеньевича: ‘’Черт с этим всем, еще есть время. Может и с размером обойдется. Товарищ Репейс до этого был добр ко мне. Так что нужно думать о хорошем’’ – размышлял Эдуард Арсеньевич, когда в дверь раздался стук.

– Эдя ты со мной в баню пойдешь или как? – бесцеремонно спросила Карина Карловна, которая успела переодеться в легкий летний сарафан светлого тона.

– Само собой, с тобой – не стал долго размышлять Эдуард Арсеньевич.

– Пойдем на двор, и переоденься во что-нибудь.

– Было бы во что.

– Попроси у хозяев. Я попросила, мне быстро нашли и совсем недурно – Карина Карловна не скрывала хорошего настроения.

Рыжая борода сидел с опухшим лицом. У него сильно болела голова. Во рту все пересохло и терпкий самодельный квас, не улучшал его самочувствия.

– Тяжко – спросил Рыжую бороду, появившийся Иннокентий Иванович.

– Еще, как тяжко, мутит что-то – простонал Рыжая борода.

– Не нужно было глотать без меры, тем более с дороги – сочувственно произнёс профессор.

– Вам хорошо говорить.