Мемориал пустот

Вскоре я вернулся на работу, разве что стал чаще ездить по адресам, чтобы не чувствовать спиной сочувственные взгляды коллег. Домой возвращался поздно: холостяцкая квартира казалась мне более пустой и бесприютной, чем когда-либо прежде. Наступила осень, затем необычайно тёплая для этих краёв зима, и со временем всё вернулось в подобие нормы, по крайней мере внешне. С удивлением я понял, что, незаметно для себя, обзавёлся в городе друзьями. Люди старались не досаждать, но было заметно, что им не всё равно. Чудовищная история всколыхнула весь Северодвинск, и каждый, от таксиста до продавщицы в книжном, от патрульного до работницы в окошке почты, будто стремился доказать: «мы не такие!». Я устало показывал, что понимаю это.

Всё, казалось, шло своим чередом, разве что чаще и чаще выходил я на берег залива, чтобы посмотреть на его безбрежную и безразличную ко всему поверхность, в которой отражались тёмные облака. Я завидовал его покою, мне даже хотелось самому стать заливом, войти в его воды и раствориться в них без остатка, перестать мечтать. Как я и сказал, всё шло своим чередом к неизбежному финалу, пока во время одной из долгих вечерних прогулок вдоль берега я не набрёл ещё на один мемориал.

Он находился там давно, это было заметно. Воткнутые прямо в песок фотографии выцвели и отсырели, начали скручиваться по краям, так что лицо ребёнка нельзя было разобрать. Кажется, у него были светлые волосы. Думаю, это был мальчик, потому что рядом чьи-то руки расставили жёлтый самосвал, игрушечный пистолет на пистонах, вагончики от железной дороги и другие сокровища, которым обрадовался бы любой сорванец. Были там записки, карандашные рисунки и мягкие игрушки, и высохшие стебли давным-давно увядших цветов. Но…

Но всё же горели две или три свечи в стеклянных банках, защитивших пламя от ледяного ветра, налетающего с моря. Кто-то продолжал приходить сюда, на край далеко выдающейся в воду песчаной косы, где, вероятно, однажды утонул ребёнок. Кто-то, как и я теперь, стоял тут один, вдали от самых крайних домов и уличных фонарей. Здесь, где лишь кричат иногда чайки, да перемигиваются красными огоньками навигационные буи, качаемые тёмной водой, я вспомнил, что не единственный, кто скорбит, и тем вечером мне почти не было одиноко.

Да только спустя несколько дней я наткнулся в небольшом парке на новый мемориал, потом ещё на один, недалеко от промзоны, куда ездил по работе, затем ещё. Пока, наконец, не начал замечать их чуть ли не каждый день.

* * *

Старые и такие, словно появились здесь только вчера, посвящённые безымянным мальчишкам и девчонкам, похожие на маленькие алтари, они будто преследовали меня. Возле трасс, в парках, промзонах и на пустырях, везде, куда только заносила меня работа, я ловил краем взгляда знакомый уже отблеск свечей и заранее знал, что увижу там, под деревьями или за приоткрытыми воротами стройки. Куда бы я ни отправился, повсюду мне чудился цветочный аромат и появлялись траурные фоторамки в окружении поникших, промокших под дождями мягких игрушек. Дошло до того, что я старался не оборачиваться лишний раз, опасаясь увидеть за спиной очередное свидетельство стихийного людского горя.

Некоторое время происходящее удавалось списывать на то, что, сам пережив утрату, я бессознательно искал и замечал теперь эти памятники там, где раньше просто проходил мимо. Одна проблема: я бы знал, если бы в городе умирало столько детей. Я же не узнавал лица на тех снимках, что оставались различимы, и это было попросту невозможно.

Не знаю, как, но они преследовали меня.

Я начал плохо спать, от бессонницы опять взялся курить. Вставал по несколько раз за ночь, чтобы подымить в форточку, и однажды увидел на детской площадке внизу россыпь трепещущих огоньков, которых не было там всего час назад. Утром мемориал по-прежнему был на месте, и люди с любопытством посматривали на него, спеша мимо по своим делам. Пока я стоял там, задумчиво заложив пальцы за ремень джинсов, приковыляла знакомая старушка, соседка с верхнего этажа. Поохала: «какой молодой мальчик, жалость-то, вот жалость». Попыталась было завязать разговор, но я был не в настроении: всё пытался понять, какого дьявола здесь происходит.

Возвращаясь домой своей обычной дорогой, я увидел очередной мемориал прямо под балконами своего дома, уже седьмой за последний месяц. Оплывшие толстые свечи, расставленные внутри подвального оконца и вокруг него, будто подмигивали мне пляшущими на ветру язычками пламени, приглашали заглянуть внутрь. Глядевший с фотографии мальчуган казался таким невинным и живым, ему до того претила чёрная лента, пересекавшая угол снимка… Я сорвался. Подбежал, принялся расшвыривать и топтать проклятые цветы, наклонился к отверстию в бетоне и закричал в пахнувшую затхлостью и подвалом темноту: «НУ ЧТО? ЧТО ВАМ ОТ МЕНЯ НУЖНО?!»

Никто не отозвался, если не считать эха, только порыв ветра вынес изнутри несколько сухих листьев да клочок бумаги. Чёрно-белую ориентировку о пропаже ребёнка, какие висят обычно, неинтересные никому, на стендах возле отделений полиции.

* * *