Мемориал. Семейный портрет

Эдвард Блейк теперь сидел на постели. Лохмы вздыбились гребешком, он стал похож на всполошенную драчливую птицу. Спросил, ухмыляясь:

— А вдруг я тебя не послушаюсь? Ну что ты мне сделаешь? Эрик ответил мрачно:

— Сделать я ничего не могу.

— Мог бы, например, Мэри выложить все свои соображения на этот счет.

— Она не поймет.

Долго молчали. Эдвард Блейк курил, бледно сам себе улыбался. Наконец сказал:

— Подозреваю, Эрик, такого мерзавца, как я, ты еще в жизни не видывал?

— Я вас не считаю мерзавцем. Просто вы слабый. Эдвард широко улыбнулся.

— Значит, ты не слишком меня осуждаешь?

— Не осуждаю совсем. М-м-мне дела нет до вашего п-п-пове-дения.

— Если только оно не влияет на Мориса? — Да.

— Но скажи, Эрик, — мне вот интересно. Если я не мерзавец, ты, наверно, меня считаешь слегка сумасшедшим?

Эрик сам чувствовал, как багровеет. Промямлил сконфуженно:

— Я знаю, вы хлебнули лиха на войне.

— Не я один. Эрик промолчал.

— Думаешь, пора взять себя в руки?

— По крайней мере, — он вовсе не хотел никого обижать, — можно бы сделать над собой усилие.

Очень его удивив, Эдвард Блейк улыбнулся:

— Да, война, пожалуй, постепенно устаревает в качестве оправдания, а? — Бросил окурок в кофейную чашку. Прибавил: — Н-да, едва ли я с чистой совестью могу тебе обещать, что исправлюсь. Но постараюсь держаться подальше от Мориса. Идет?

— Если вы это серьезно.

— Даю тебе слово чести. Хотя да, я ж совсем забыл. С твоей точки зрения, у меня ее нет.

Эрик не стал отвечать. Тот вдруг изменил тон:

— Эрик, твой отец был мой единственный настоящий друг. Глупо, по-моему, нам с тобой быть врагами.

— Я вам не враг.

Эдвард Блейк скроил гримасу.

— Н-да, не так уж сильно сказано, а? Ну, я-то, во всяком случае, восхищаюсь тобой.

— Я в-в-в вашем восхищении н-н-не нуждаюсь! — Эрик выкрикнул детским голосом. Вскочил на ноги. Весь трясясь, бесясь на себя, чувствуя, что вот-вот разревется. — М-м-мне п-п-пора, — он пробормотал. Схватил книги, плащ, слепо кинулся к двери.

— Всего хорошего! — крикнул Эдвард Блейк ему вслед. — И спасибо, что разбудил.

В тот вечер Маргарет была в мастерской. Раздался бешеный стук в дверь.

— Слава Богу, ты тут!

— Эдвард, Господи, да что случилось?

Он, шатаясь, прошел по комнате, свалился, как куль, на диван. Медленно поднял на нее взгляд с туманной усмешкой:

— С чего так переполошилась? Ну, перебрал немного.

Но Маргарет поняла, что не просто он перебрал. И сказала бодро, тем голосом, какой усвоила еще со времен Красного Креста, еще с войны:

— Ничего-ничего. Мы сейчас. Ноги надо повыше. Кофейку черного приготовить?

— О Господи! Если можно!

Она кинулась на кухню, вернулась с чашками. Сперва Эдвард лежал с закрытыми глазами. Потом открыл, стал на нее смотреть. Она так проворно двигалась. Мигом приготовила кофе. На удивление быстро. Маргарет — о, Маргарет не застигнешь врасплох. И раньше, бывало, ему кофеек варила.

— Вот, пожалуйста, — она улыбнулась.

Он попытался приподняться на локте. Рухнул со стоном.

— Я совсем ни в дугу.

— Дай-ка я.

Улыбаясь, бережным, сильным и ловким движением поддела его под спину, поднесла чашку ему к губам. Пил он жадно. Потом откинулся. Она села на край дивана и ему улыбалась. Взгляд у него прояснел.

— Маргарет.

— Да, Эдвард.

— Хочу задать тебе один вопрос.

— Валяй.

— Почему, — Эдвард выговаривал слова с этой своей особенной старательностью, — почему, черт побери, ты так ко мне добра?

— Так уж и добра?

— Да. А почему, одному Богу известно. Мне тоже хотелось бы знать.

Она отвела взгляд.

— И это так важно?

Но говорила она очень тихо, почти шептала. И Эдвард вдруг рванулся, бешено, будто высвобождаясь из пут. Приподнялся на локте. Почти заорал:

— Маргарет!

— Да, ну чего ты?

— Увези меня отсюда. Она улыбалась.

— Куда?

— Неважно. Куда хочешь. Подальше от этого проклятого города. От этой жуткой страны.

— Ладно.

— Увезешь? Обещаешь?

— Ну да, — она его успокоила. — Ну конечно.

— Когда?

— Как только получится.

— Завтра?

— Завтра не выйдет.

— Но скоро? — Да.

— Слава Богу!

Он приподнялся, повернулся, уронил голову ей в колени. И смотрел на нее снизу вверх со странной, мальчишеской, несчастной улыбкой.

— Но ты это серьезно?

— Конечно, милый. Если ты это серьезно.

Секунду он лежал не шевелясь. Потом выговорил, очень отчетливо, как будто про себя, как будто совсем протрезвел:

— Не знаю, выдержишь ли ты.

— Я постараюсь, — сказала Маргарет, а пальцы уже сами бежали по его волосам. Она на него не смотрела. У нее дрожали губы. В глазах стояли слезы. Вот он и сказал. Наконец.

Как узник, связанный перед пыткой, Эрик лежал неподвижно, сжав кулаки, на своей узкой постели. Врун! Лицемер! Жулик! Он бешено смотрел в темный потолок. Просто приревновал. Все из-за ревности, все!

Да я в десять тысяч раз хуже Эдварда, думал Эрик. В миллион раз хуже.

И как меня только земля носит.

Спустя три недели с лишним Эрик получил открытку, судя по штемпелю, с юга Франции. Под небом цвета клубничного мороженого мрел пронзительно синий залив. С одного краю небо чуть наползло на море, серо-буро-малиновым вымазав горизонт.

Текст был краток: