Memow, или Регистр смерти

— Кто? Старуха? Вы с ума сошли! — Несчастный опять принялся ходить взад и вперед, пытаясь ослабить таким образом приступ двигательной тревоги, которая не давала ему покоя. — Мириам Нумисанти была уже старухой, когда родился Астаротте. Конечно, она вырастила этого черта как сына, но она не была его матерью. Знаете, что сделала эта сумасшедшая в восемьдесят лет? Она исчезла. Никто больше не видел ее. Похоже, она убежала с каким-то приезжим, и говорят даже, что родила дочь. В восемьдесят лет! Но я не верю… Да-да, это было в тысяча девятьсот пятом году. Именно в этом году и произошла история с Джерофанте.

— Какая история?

— Как? Ведь об этом даже в газетах писали, — удивился адвокат, делая широкий нетерпеливый жест. — Как раз в ночь под Рождество Джерофанте был найден в пекарне запеченным в печи вместе с пирожными и тортами. Кто-то же засунул его туда, хотя полиция и уверяла, будто это было самоубийство. Абсурд! Это говорит только о том, как глупа была полиция и в то время.

— Сколько лет было Джерофанте?

— Когда умер? Лет шестьдесят. Он прекрасно жил, даже стал управляющим этой пекарней.

— А Астаротте?

— Двадцать лет. Ему было двадцать лет, этому дьяволу. Обо мне могут говорить все, что угодно, но никто не переубедит меня, что это не он сунул отца в печь.

Аликино хотел спросить что-то еще, но врач жестом попросил его помолчать. Он заметил, что беспокойство и связанное с ним затрудненное дыхание становятся невыносимыми для пациента.

— Не волнуйтесь, синьор адвокат. Если не ошибаюсь, вы ведь тоже, как и Астаротте, родились в тысяча восемьсот восемьдесят пятом году.

Слова врача благотворно подействовали на больного. Он перестал ходить взад и вперед, остановился у зеркала, висевшего над умывальником, и посмотрелся в него. Казалось, он видит себя в далеком прошлом. Когда же он обернулся, то опять заговорил словно в бреду:

— Наши жизни — моя и Астаротте Маскаро — какое-то время шли параллельно, хотя и с противоположным знаком. Моя — с положительным, его — с отрицательным. Так, если я хорошо успевал в школе, был честным, дисциплинированным, почитавшим авторитет семьи и общества, то Астаротте, напротив, был самым плохим учеником, был подвержен порокам и всегда проявлял себя как неукротимый скандалист. Когда мы повзрослели, стало ясно, что передо мной открывается будущее, которое принесет мне благополучие и успех, тогда как Астаротте — это нетрудно было предвидеть при его распутной жизни — после того как он растранжирит состояние Нумисанти, ожидает неминуемый социальный крах. И действительно, когда скончался Джерофанте и исчезла старая Мириам, единственная из всех Нумисанти, у кого была хоть какая-то деловая смекалка, он очень быстро опустился до нищеты. Сначала пекарня, а затем и вилла перешли к кредиторам. Я же, блистательно закончив учебу и получив диплом, открыл юридическую контору, женился на девушке из очень богатой семьи и занялся политикой, проявив в этой области настоящий талант, настолько яркий, что мои приверженцы в либеральной партии — в моей партии — видели во мне своего будущего лидера.

— В Риме вы стали бы депутатом, — заметил врач.

— Вот тогда-то — а было это в тысяча девятьсот десятом году — наши дороги и разошлись. Хорошо помню тот день. Я увидел Астаротте на вокзале, где он ожидал поезда. Он выглядел изгнанником, который уезжает навсегда. Небритый, в поношенном старом пальто и с дешевым чемоданчиком, Астаротте походил на нищего, готового протянуть руку за подаянием. Увидев меня, он слегка приосанился, и в словах его вновь зазвучали ирония и сарказм, какие были присущи ему на протяжении всей нашей долгой дружбы. «Пришел попрощаться со мной? — спросил он. — Порадоваться моему поражению?» — «Я не знал, что ты уезжаешь, — солгал я, — а зашел сюда купить газету». — «Поздравляю. Слышал, ты делаешь прекрасную политическую карьеру. Ты словно родился для успеха и готовился к нему с самого детства». Он торопливо пожал мне руку, поскольку подошел поезд. «Я еще вернусь, вот увидишь. И тогда одну из площадей в Баретте назовут моим именем». Я засмеялся, не сомневаясь, что больше никогда не увижу его. Я не знал, что он отправился в ад, но с обратным билетом в кармане.

Слушая этот диалог в пересказе Ривоццини, Аликино не мог избавиться от ощущения, будто слышит голос отца, словно сам Астаротте говорил все это. Но еще поразительнее было другое — все это он уже знал, все ему было известно еще прежде, чем сообщил адвокат.

— Далее я был избран членом муниципального сонета, потом мэром. Достигнув таким образом вершины своей политической карьеры, я практически не имел противников, даже в соперничающих партиях.

Чувство гордости, заставившее адвоката выпрямиться, внезапно схлынуло, и голова его поникла.