Мемуары

Голова его затряслась от волнения, и я думал, он тотчас разрыдается, но произошло нечто неожиданное: в следующее мгновение его глаза вспыхнули пламенными зарницами, он встрепенулся, оживился и произнес приветственную речь, в которой призвал меня вступить в его группу "анархистов - коммунистов" и, "сомкнув ряды", двинуться на разгром большевиков, капиталистов, сионистов, белоэмигрантов и предателей-анархистов во главе с Волиным. На секунду мне даже показалось, что в воздухе комнатушки сладко запахло порохом, а за окном послышался стук копыт и грохот тачаночных колес по булыжной парижской мостовой.

Из прошлого уважения к батько, я его внимательно выслушал, а в конце вместо ответа предложил обмыть встречу в каком-нибудь уютном бистро. Он тут же согласился. После пятой рюмки бургундского Нестор Иванович забыл о своих грандиозных планах и стал элементарно жаловаться на жизнь. С грустью он поведал мне, что после долгих поисков работы он наконец-то устроился оформителем на киностудию, но там не признали его художественных талантов, и он вынужден был зарабатывать себе на жизнь надомным плетением лаптей, которые у французов назывались "домашние тапочки из соломки".

- Немае грОшей, Лева, чи разумиешь? Булы бы грОши - мы бы такое заварыли! - жаловался мне батько. - Мени испанцы кличуть, анархисты, восстание у них зробить, а у мене грОшей немае, щоб до них доихать...

Лев, дай грОшей на квиток до Барселоны!

- Я бы с радостью, Нестор Иванович, но сам на мели, - врал я без зазрения совести, прекрасно понимая, что деньги на восстание тут же будут поставлены на какую-нибудь резвую лошадку.

Поздней ночью мы вышли из бистро. Стояла жара, и воздух был вязок и плотен, как перед дождем... Батько мутило. Он подошел к бордюру набережной и стал, пардон, блевать в Сену. Я отвернулся и отошел на двадцать шагов из деликатности. Внезапно раздался громкий всплеск - я обернулся и с удивлением увидел, что батько во всю прыть удирает с того самого места, где только что стоял... Но это был не батько! В следующий момент до меня дошло, что я вижу убегающего шлоумышленника, который скинул Махно в Сену. Я бросился было за ним, но тут же передумал и прыгнул в реку спасать Нестора Ивановича.

Пока я вытаскивал пьяного батько из Сены, он успел порядком нахлебаться воды. Дышал он с трудом. Сильно хрипел.

- Шварцбарт, - бредил он у меня на руках, булькая прогнившими легкими, - Шварцбарт, гада чекистская!

- Успокойтесь, батько, откуда ему тут взяться, - успокаивал я его.

Батько имел в виду чекиста Шварцбарта, который, изображая из себя анархиста, за восемь лет до этого убил Петлюру. Но вряд ли это был тот самый чекист...

Я взял батько на руки - он был легкий, как пушинка, - и отнес его в ближайший госпиталь. Понятно, что после такого ЧП мне было опасно оставаться в Париже, и я первым же поездом выехал в Берлин. Вскоре я узнал, у Нестора Ивановича открылась рана от пули "дум-дум", которая гноилась еще с войны, и ему удалили два ребра. Батько остался практически без легких, и дни его были сочтены. На похороны Махно на кладбище Пер-Лашез собрались анархисты со всей Европы. На могиле батько они поклялись продолжить начатое им дело. И его дело действительно было продолжено парижанами через тридцать четыре года, когда над студенческими баррикадами черной птицей свободы гордо взметнулось махновское знамя!

Испанское золото и железный крест (глава восьмая, в которой я

"опускаю" Гитлера, мне поручают доставить в подвалы Гохрана золотой

запас Испании, я попадаю на немецкую подводную лодку и вынужденно

служу Рейху, за что получаю награду от фюрера) Берлин 1934 года можно было смело назвать столицей мира. Если не мира, то разврата - без тени сомнения. К тому времени новоиспеченный канцлер уже официально "очистил" столицу рейха от наркоманов и гомосексуалистов, надолго упрятав их за колючую проволоку Дахау, но чистка, разумеется, затронула лишь низы общества. Хаотическому, грязному разврату уличных оборванцев пришло на смену великосветское распутство, организованное на широкую ногу и чуть ли не на государственном уровне, с блеском, шиком и помпой. Манкировать еженедельными феерическими оргиями в высшем свете берлинского общества, куда стали рьяно проникать новоявленные фашистские бонзы, считалось признаком дурного тона.

Сводки агентов о творящихся в Берлине безобразиях шли в Москву лавиной.

Тщательно изучив и проанализировав их, начальник иностранного отдела НКВД Пассов принял мудрое решение, достойное опытного чекиста: сыграть на любви фашистов к клубничке. Получив санкцию от наркома Ежова, Пассов разработал сверхсекретную операцию под кодовым названием "Коричневая малина". Замысел операции был до гениального прост: внедрить в ближайшее окружение любвеобильного Адольфа надежную чекистку. Резидент в Берлине получил задание подыскать подходящую для этой роли оперативницу.