Мемуары

Так же завуалировано изображены его отношения с адмиралом Канарисом, который, видимо, испытывал к нему расположение старшего товарища. Может быть, он чувствовал в нем союзника. В то же время и та чисто человеческая симпатия, с которой Шелленберг относился к загадочному и одновременно столь чуждому всякой скрытности руководителю военной разведки, была искренней и вполне вероятной. Но адмирал стоял у него на пути. Только после отстранения Канариса от дел Шелленберг смог бы осуществить свой тщеславный замысел — объединить политическую и военную тайные службы. Наконец, он сам осуществил арест своего конкурента и бывшего приятеля. Как он это сделал? Мучаясь в душе? Или хотя бы был ошеломлен и подавлен, исполнен чувства вины и стыда? Он удовлетворяется ссылкой на то, что шеф гестапо Генрих Мюллер дал ему категорический приказ арестовать Канариса. Отказ, по словам Шелленберга, был невозможен. Он добавил еще, что надеялся что-нибудь сделать для Канариса. Но в дальнейшем он уже не упоминает об адмирале.

Шелленберг видел в этом особом задании простое опасное проявление злобы Мюллера по отношению к нему. Он расценивает его как звено в цепи улик, должных доказать, что Генрих Мюллер, руководитель 4-го управления «Тайная государственная полиция» в Имперском управлении безопасности, был его смертельным врагом, постоянно замышлял козни против него, Шелленберга, и всегда стремился погубить его. Шелленберг проявляет немало изобретательности в изображении тех теплых чувств, которые, по его словам, испытывал Мюллер по отношению к большевизму. Он предлагает нам сделать сенсационный вывод, будто бы в апреле 1945 года, когда над Берлином опустились «сумерки богов», Мюллер перебежал к русским. Читателю он предоставляет право строить догадки. В разговорах же со мной он не терпел ни малейших сомнений в своем утверждении, что Мюллер состоял на службе у русских. Он даже опасался, как бы Мюллер не натравил на него агентов МВД. Более того — он считал возможным, что Мюллер или его московские друзья — ведь к тому времени его бывший конкурент мог умереть — готовят на него покушение. Да, тот, кто достаточно долго занимался шпионажем и тайной деятельностью, как бы самой жизнью осужден видеть в каждом кельнере — осведомителя, в любой торговке овощами — агента разведки. Я вспоминаю, как однажды, беседуя со мной в парке отеля в Палланце, Шелленберг внезапно запнулся и понизил голос: навстречу нам шла пожилая жена садовника, только и всего. Шелленберг прошептал: «Французы всегда охотно использовали пожилых женщин в качестве агентов…»

Вполне возможно, что поддавшись паническому страху перед своим старым соперником Мюллером, Шелленберг стал жертвой легенды, созданной им самим. В этой легенде, как бы критически к ней ни относиться, все же, пожалуй, есть зерно истины. Ему необходим был этот смертельный враг для самооправдания — это во-первых. Во-вторых, по крайней мере с 1943 года, он, благодаря естественному ходу вещей, стал врагом Мюллера, бывшего комиссара баварской уголовной полиции, кругозор которого, несмотря на приписываемую ему склонность заигрывать с Востоком, был ненамного шире пространства, окруженного стенами подвалов гестапо.

Говоря о таланте приспособленца, дарованном Вальтеру Шелленбергу, следует признать; его способность применяться к обстоятельствам, развитие которых невозможно приостановить, его чувство реальности и, прежде всего, понимание действительного соотношения сил убедительно свидетельствуют о его уме, благодаря которому он далеко превосходил средний уровень нацистской элиты. Одним словом, он был просто слишком умен и слишком хитер, чтобы отдаться тому слепому фанатизму, который даже в начале 1945 года, когда превращенная в руины страна была подхвачена водоворотом катастрофы, повелевал сражаться до «победного конца».

Он был слишком умен и в то же время слишком слаб. Он был лишен той страшной решимости идти до конца, которой требовало от своих служителей тоталитарное государство. Именно поэтому он не стал жертвой и исполнителем требований того извращенного «идеализма», во имя которого были уничтожены многие миллионы людей. Этим он отличается от таких, как Олендорф, который, как и сам Шелленберг, считался одним из самых способных людей в СС, этой гвардии фюрера, и который, благодаря заботливому содействию Гиммлера, сделал такую же блестящую карьеру. Олендорф на Нюрнбергском процессе был присужден к смертной казни, так как под его руководством было уничтожено более 90 тысяч евреев. Длительное время он командовал одной из тех «айнзацгрупп» СД, которые вылавливали на русской территории лиц еврейского происхождения и поголовно их расстреливали. Показания Олендорфа в Нюрнберге принадлежат к самым потрясающим свидетельствам о сущности тоталитарного государства, поскольку в лице этого человека перед судом предстала не бестия, а интеллектуальный преступник, идеологический террорист — «идеалист», наделенный обращенными во зло человечеству добродетелями Робеспьера — и все же человек, в конце концов осознавший, что заслуживает смерти.